потом поднимает ладонь в защитном жесте. — Помочь вспомнить, но не похищение, а время до него.
До похищения? Зачем ему знать, что происходило до того, как Ребекка пропала? Не понимаю, какое отношение это имеет к расследованию, но если это поможет убить время, то я только за.
Андополис берет пульт управления с подлокотника дивана. Несколько секунд держит его в руке.
— Наверное, это немного расстроит тебя, но я думаю, что это важно.
— О’кей. — Надеюсь, это какое-нибудь домашнее видео. Может, я смогу узнать побольше о ней. В смысле, обо мне.
Он нажимает на «плей». На экране дрожат черные полосы, потом в фокусе появляется серая комната. За столом перед камерой сидит девушка-подросток, закрыв лицо руками.
«Элизабет Грант, встреча пятая, тридцатое января 2003 года, время 21:47», — проговаривает голос за кадром. Перед девушкой на другом конце стола садится мужчина. Я вижу только его затылок, но сразу понимаю, что это Андополис.
«Я уже все вам рассказала, — сдавленным голосом говорит девушка. — Я не понимаю, зачем постоянно об этом говорить».
Это комната для допросов, но не такая, в какой меня держали в Сиднее.
«Нам нужны все детали, даже те, которые кажутся неважными или незначительными».
Девушка поднимает голову. Ее лицо представляет собой непонятно что. Под глазами черные разводы от потекшей туши, она вся в красных пятнах, нос течет. Несмотря на такой вид, я узнаю ее. Это лучшая подруга Ребекки, Лиззи.
«О’кей», — говорит она.
Мне ее жаль. Она еще слишком юная, чтобы выглядеть такой измученной, такой убитой.
«Ты рассказала мне о последних неделях, но мне интересно, не помнишь ли ты чего-то необычного. Может, она говорила что-нибудь странное о школе или о своей домашней жизни».
«Нет, — отвечает она. — Ничего».
Я вижу, Лиззи что-то скрывает, но интересно, видит ли это Андополис. Несколько секунд он внимательно смотрит на нее в тишине, заставляя нервничать.
«Твоя подруга пропала, — наконец говорит он, сейчас его голос звучит по-другому, холодно. — Никто не знает, какому насилию она подвергается в данный момент, пока мы играем в эти игры».
«Я не играю ни в какие игры!» — всхлипывает Лиззи.
Я поворачиваюсь, чтобы взглянуть на Андополиса. Это было действительно жестко. Он совсем не кажется таким суровым. Андополис продолжает невозмутимо смотреть на экран.
«Тогда подумай лучше, — продолжает он на экране, — подумай, может, Ребекка вела себя как-то странно. Или появилось что-нибудь необычное».
Лиззи делает несколько глубоких вдохов. Я наклоняюсь вперед, смотрю на нее.
«Есть кое-что. Не думаю, что это поможет, но если вы хотите знать… — Она в испуге смотрит на следователя, потом продолжает, не дождавшись ответа: — Это было сто лет назад. Прошлым летом. Я уезжала в гости к тете. Когда вернулась, Бек как-то изменилась».
«Как именно изменилась?»
«Я не знаю. Сложно объяснить. — Лиззи начинает тараторить взахлеб. — Просто она… Это было едва уловимо. Наверное, ничего и не было. Не думаю, что кто-нибудь еще заметил. Во всяком случае, никто ничего не говорил. Но мы лучшие подруги. Мы как сестры».
Лиззи глотает слезы, ее подбородок дрожит.
«Пожалуйста, без слез», — говорил Андополис.
Вот козел. Я на сантиметр отодвигаюсь от него на диване. На экране Лиззи кладет дрожащие руки на стол и пытается успокоиться.
«Извините», — шепчет она, снова сглатывает.
«Что в ней изменилось? Мне нужна конкретика», — продолжает Андополис.
«Сложно объяснить. Она стала какой-то дерганой. Пуганой. Паниковала по пустякам. И еще стала держаться по-другому. Раньше она всегда следила за осанкой, старалась казаться как можно выше. Когда я вернулась домой, она была другой. Одежда сидела на ней как-то странно, и я не сразу поняла, в чем дело. Потом заметила, что она сутулится, что ли. Как будто прячется или типа того».
«Боли в суставах?» — спрашивает Андополис.
«Вот еще! — Уверенность Лиззи удивляет меня. Возможно, она не просто испуганная маленькая девочка. — Там было что-то другое. Она мне больше не доверяла, как раньше. И еще Джек сказал, что она приходила к нам домой, когда я была в отъезде. Зачем приходить, зная, что меня нет? Это было странно».
«Ты спрашивала ее об этом?»
«Нет».
Я подаюсь вперед, рассматриваю Лиззи. Пытаюсь понять, есть ли что-то еще, чего она недоговаривает. Но чем ближе я наклоняюсь, тем сильнее ее лицо распадается на крошечные разноцветные квадратики.
Андополис выключает телевизор.
— Итак, что случилось? — спрашивает он, глядя на меня в упор. — Что произошло летом накануне твоего исчезновения, летом 2002 года?
К этому я не была готова.
— Я не знаю. Ничего, — отвечаю я. — Думаю, она это вообразила. Я просто повзрослела.
— Так она вообразила или ты повзрослела?
Я чувствую, что меня допрашивают с пристрастием. Он как будто забыл, что я взрослая женщина, а не испуганный подросток, как Лиззи.
— Думаю, и то и другое. Это было давно. — Нужно сменить тему как можно быстрее. Возможно, он знает больше, чем показывает.
— Лиззи выглядела такой грустной, — говорю я. — Бедняжка. Если бы я могла протянуть руки и обнять ее.
— Ты не можешь вернуться в прошлое, Бек, — отвечает он с болью в голосе и все с тем же затравленным взглядом.
Не получается. Я не могу разгадать его. Милый мужчина с ухмылкой словно превратился в другого человека. Возможно, стоило выбрать Малика.
— Мы живем сейчас. Мне нужно знать, немедленно. — Он по-прежнему смотрит на меня.
— Хм? Что знать?
— Защищаешь ли ты кого-то, — говорит он.
Я в замешательстве и надеюсь, он это видит.
— Нет. Конечно нет! Зачем мне защищать человека, который сделал это со мной? — Мой голос дрожит и срывается. Я смотрю на Андополиса, словно он предал меня.
Он покупается на это.
— Прости, Бек. Я не хотел тебя расстраивать. — Он протягивает руку, чтобы успокоить меня, но передумывает. Он извинился, но этого недостаточно. Я чувствую, что силы перераспределились. Но он снова берет ситуацию под контроль, слишком быстро. Я не успеваю перехватить инициативу.
Позже, когда он везет меня домой, я нарочно молчу. Люди ненавидят неопределенность. Если я мила с кем-то, а потом вдруг становлюсь холодна без причины, это сводит их с ума.
— Ты в порядке? — наконец спрашивает он.
Я не отвечаю. Он съезжает на обочину.
— Что не так, Бек? — говорит он. — Ты все еще расстроена из-за того, что я говорил в участке?
Я мотаю головой.
— Что тогда?
Я смотрю на колени и считаю в уме до десяти.
— Сколько это еще будет продолжаться?
— Тебе нехорошо? — Он думает, что я говорю о поездке в машине.
— Нет. Меня тошнит оттого, что я пытаюсь вспомнить вещи, которые не хочу вспоминать.
