А какой же выход предлагает С.Е. Малов? Цитирую: «Я придерживаюсь того, что сначала тюрколог-языковед, используя точно текст памятника, дает его перевод, согласный с тюркским синтаксисом и грамматикой, после чего историк может пользоваться этим памятником для своих исторических построений» (с.88). Автор этих строк вполне согласен с великим тюркологом. Историк и географ имеют право уточнять значения титулов и географических названий, которые в «Древнетюркском словаре» (Л., 1969) вообще не переведены. Например: «Болчу – название реки» (с. 112). Где эта река? Как называется теперь? В каком атласе ее можно найти? [153]Филологу это неважно! Поэтому филологически правильный перевод – это сырье, требующее обработки.
Ну а если добавить к переводу хороший комментарий, как сделали Д.С. Лихачев и Е.Ч. Скржинская? Этим способом можно достичь адекватного восприятия текста источника или, что то же, понять взгляды, воззрения и интересы древнего автора: Нестора или Иордана. Но ведь у читателя XX в. совсем другие запросы, требования к предмету, интересуют его иные сюжеты: не как думал Нестор или Иордан о передвижениях готов и гуннов, а почему эти передвижения совершались? И какое место они занимают либо в обществоведении, либо в науке о биосфере, то есть этнологии? Вот чтобы ответить на последний вопрос, написана эта статья. Потому в ней двухступенчатая система сносок предпочтена прямой: сноскам на источники, ибо тогда пришлось бы давать собственный комментарий, дублирующий уже сделанный. А это было бы неуважением не только к Дмитрию Сергеевичу и Елене Чеславовне, но и к многим другим историкам, труды которых были нами внимательно прочитаны и изучены.
Иными словами, соотношение переводчика, комментатора и интерпретатора таково же, как заготовителя сырья, изготовителя деталей и монтажника. Один из них не достигнет успеха без помощи двух других. А опыты совмещения трех профессий в одном лице не давали положительных результатов даже в древности. Но в одном я позволю себе не согласиться с С.Е. Маловым. Он пишет: «Я буду очень рад, если историки будут заниматься переводом памятников, но только с соблюдением всех правил грамматики» [184, с.88]. Наверно, академик пошутил! Ведь это то же, что рекомендовать строителю высотного дома самому выплавлять сталь из железной руды, самому изготовлять двутавровые балки, самому поднимать их краном и уж потом водворять на место. Знание древнего языка для историка – роскошь. Ведь если он переведет текст иначе, чем филолог, ему надлежит отказаться от своего толкования. Филолог-то знает грамматику лучше.
А для обобщения язык источника вообще безразличен, ибо важен только смысл: война, мир, договор, поход – попросту говоря, событие. Оно-то и является тем «кирпичом», из которого сооружают дворцы, замки и халупы. Тут другой первичный материал и другая методика, которую, в отличие от «филологической», можно назвать «криминалистической». Подобно тому как хороший сыщик использует не только рассказы свидетелей, но и состояние погоды в момент преступления, мотивы и черты характера преступника и жертвы и, главное, вспоминает примеры аналогичных поступков, стремясь уловить отклонения от закономерности, так и этнолог вправе учитывать географию, этническую и личную психологию, фазы этногенеза и моменты смещений закономерности при контактах. Расширяя горизонты темы и отслоив факты от источника, этнолог может уловить связи событий, их внутреннюю логику и добиться результатов, интересных и ему самому и читателю.
Поиски удовлетворительной версии, объясняющей преимущества гуннов в IV – V веках
Аммиан Марцеллин и Иордан объясняют победу гуннов над аланами их специфической тактикой ведения войны. «Аланов, хотя и равных им в бою, но отличных от них человечностью, образом жизни и наружным видом, они... подчинили себе, обессилив частыми стычками» [151, с.91]. Почему же аланы не переняли тактику гуннов? У них было время – целых 200 лет. Гунны, как известно, разбивали и готскую пехоту, вооруженную длинными копьями, на которые легко поднять и коня и всадника, и, наконец, у алан были крепости, которые гунны брать не умели. Так что версия обоих древних авторов недостаточна для выяснения сути дела.
Сравним теперь фазы этногенеза. Хунны и сарматы – ровесники. Оба этноса вышли на арену истории в III в. до н.э. Значит, 700 лет спустя они были в самом конце фазы надлома, причем хунны испытывали феномен смещения – внешний разгром и раскол этнического поля. В этой фазе появляется много субпассионариев, разлагающих этносоциальную систему или являющихся балластом. У алан так и было, а хунны сбросили свой балласт сяньбийцам, и те быстро разложили сяньбийскую державу, вместо которой появились десять химерных этносов.
Но «неукротимые хунны», то есть пассионарии, оказавшиеся на западе Великой степи, нашли выход из крайне тяжелого положения. Вместо того чтобы встречать и побеждать врагов, они стали искать друзей, где только было можно. И когда в 360 г. началась война с гото-аланским союзом, поддержанным Византией, у гуннов было много друзей, говоривших на своих языках, имевших свои религии и свои нравы, но выступавших вместе с гуннами и умноживших их ряды. Вот что дал симбиоз!
Но он достижим лишь при наличии терпимости и взаимности. У субпассионариев первое бывает часто, но как следствие равнодушия, а второго не бывает вовсе, ибо они эгоистичны. Поэтому субпассионарии презирают и часто ненавидят своих соседей, и говорят о них так, как информатор Аммиана Марцеллина о гуннах. Чтобы установить симбиоз, надо иметь воображение и добрую волю, а эти качества на популяционном уровне соответствуют акматической фазе этногенеза, то есть молодости этноса. Гунны – это возвращенная молодость хуннов, хотя хватило ее только на 100 лет.
Готы тоже были молодым этносом, находившимся в фазе подъема. Но их держава была построена на принципе силы, без уважения к обычаям соседей и без симпатии ко всем, за исключением римлян. Последние готы восхищались и даже переняли религию потомков имнератора Константина Великого – арианство.
Но поскольку большинство византийцев, то есть ромеев-христиан, держалось православия, готы оказались в изоляции и тут. Да и митраисты – анты, венеды и склавины, видимо, не испытывали восторга от того, что ими управляли пришельцы, чуждые по крови и религии.
В списке племен, якобы покоренных Германарихом, привлекают внимание руги и росомоны. Первые – это племя, вышедшее с «острова Скандзы» задолго до готов. Готы застали ругов на южном берегу Балтийского моря и на его островах, может быть на острове, ныне именуемом Рюген. Готы погнали ругов и их соседей вандалов на юг, до берегов Дуная, и неизвестно, удалось ли готам упрочить свою власть над ругами или те сохранили самостоятельность, передвигаясь вверх по Дунаю до Норика.
Руги интересны потому, что немецкие хронисты X в. называют киевскую княгиню Ольгу царицей ругов. Следовательно, в их глазах народ «Русь» был ветвью ругов. Иордан обитателей среднего Приднепровья называет росомонами [там же, с.91]. Это, очевидно, предки древних русов [230], но каково их отношение к историческим ругам, рассеянным в V в. по Италии? Крайне соблазнительно признать росомонов за группу ругов, убежавшую от готов не на Дунай, вместе с прочими, а на Днепр, но доказать это невозможно, ибо росомоны упомянуты только у Иордана и один лишь раз. Зато ясно другое: росомоны, как и руги, Вандалы и анты, были не в ладах с готами, Иордан называет их «вероломным народом» и считает их виновниками бед, постигших готов. Думается, что он прав.
Легенда об олене, или непредвиденная победа
К 370 г. стало ясно, что аланы войну с гуннами проиграли, но до полного разгрома и покорения ими аланов было очень далеко. Мобильные конные отряды гуннов контролировали степи Северного Кавказа от Каспийского моря до Азовского [3]. Но предгорные крепости аланов взяты не были, не была захвачена и пойма Дона, что вообще было не под силу кочевникам, базирующимся на водораздельные степи [154]. Низовья Дона обороняли эрулы, этнос, по-видимому, не скандинавский, а местный [155], но покоренный Германарихом и впоследствии огерманившийся. В Италии, которую они покорили под предводительством Одоакра в 467 г., этот этнос известен как герулы. Эрулы отличались чрезвычайной подвижностью и высокомерием. Они поставляли соседям легкую пехоту. О столкновении их с гуннами сведений нет. Это указывает на то, что гунны не пытались форсировать низовья Дона. Они нашли иной путь.
Согласно сообщению Иордана, в 371 г. гуннские всадники увидели на Таманском полуострове пасущуюся там самку оленя и погнались за нею. Притиснутая к берегу моря, олениха вошла в воду и, «то ступая вперед, то приостанавливаясь» [151, с.90–91], перешла в Крым. Охотники последовали за ней и установили место подводной отмели, по которой шел брод. Они вызвали сюда своих соратников, перешли пролив и, «подобные урагану племен... захватили врасплох племена, сидевшие на побережье этой самой Скифии», то есть Северного Крыма [156]. Дальнейшее легко себе представить. Гунны прошли через степи до Перекопа и вышли в тыл готов, которые, будучи союзниками алан, сосредоточили свои войска на Дону, обороняя его высокий правый берег от возможного вторжения гуннов. Гуннам никто не мог помешать развернуться на равнине Приазовья.
