— Ударим одну голову, услышим "да"; ударим другую, услышим "нет". — Старик Мудрец стремительно вскинул руку, нацелился пальцем в черта. — Какую ударили вы?
— Мы ударили, которая сказала "да", — не колеблясь, ответил черт.
Старик опустил руку.
— Исходя из потенциальных возможностей данных голов, данного явления, голова, которая говорит "да", — крепче. Следует ожидать, что все явление подпрыгнет и продвинется вперед. Идите. И — с теорией, с теорией мне!.. — Старик опять погрозил пальцем черту. — Манкируете! Смотрите! Распушу!.. Ох, распушу!
Черт, мелко кивая головой, улыбаясь, пятился и пятился к выходу… Задом открыл дверь и так, с подкупающей улыбкой на мордочке, исчез.
Иван же как стоял, так упал на колени пергд Мудрецом, — Батя, — взмолился он, — ведь на мне грех-то: я научил чертей, как пройти в монастырь…
— Ну?… Встань-ка, встань — я не люблю этого. Встань, — велел Мудрец.
Иван встал.
— Ну? И как же ты их научил? — с улыбкой спросил старик.
— Я подсказал, чтобы они спели родную песню стражника… Они там мельтешили перед ним — он держался пока, а я говорю: вы родную его запойте, родную его… Они и запели…
— Какую же они запели?
— "По диким степям Забайкалья".
Старик засмеялся.
— Ах, шельмы! — воскликнул он. — И хорошо запели?
— Так запели, так сладко запели, что у меня у самого горло перехватило.
— А ты петь умеешь? — быстро спросил Мудрец.
— Ну как умею?… Так…
— А плясать?
— А зачем? — насторожился Иван.
— Ну-ка… — заволновался старичок, — вот что! Поедемка мы в одно место. Ах, Ваня!.. Устаю, дружок, так устаю — боюсь, упаду когда-нибудь и не встану. Не от напряжения упаду, заметь, от мыслей.
Тут вошла секретарша Милка. С бумагой.
— Сообщаю: вулкан Дзидра готов к извержению, — доложила она.
— Ага! — воскликнул старичок и пробежался по кабинету. — Что? Толчки?
— Толчки. Температура в кратере… Гул.
— Пойдем от аналогии с беременной женщиной, — подстегнул свои мысли старичок. — Толчки… Есть толчки? Есть. Температура в кратере… Общая возбудимость беременной женщины, болтливость ее — это не что иное, как температура в кратере. Есть. Гул, гул… — Старичок осадил мысли, нацелился пальцем в Милку. — А что такое гул?
Милка не знала.
— Что такое гул? — Старичок нацелился в Ивана.
— Гул? — Иван засмеялся. — Это смотря какой гул… Допустим, гул сделает Илья Муромец — это одно, а сделает гул Бедная Лиза — это…
— Вульгартеория, — прервал старичок Ивана. — Гул — это сотрясение воздуха.
— А знаешь, как от Ильи сотрясается! — воскликнул Иван. — Стекла дребезжат!
— Распушу! — рявкнул старичок. Иван смолк. — Гул — это ке только механическое сотрясение, это также… утробное. Есть гул, который человеческое ухо не может воспринять…
— Ухо-то не может воспринять, а… — не утерпел опять Иван, но старичок вперил в него строгий взор.
— Ну что тебя, распушить?
— Не надо, — попросил Иван. — Больше не буду.
— Продолжим. Все три признака великой аналогии — налицо. Резюме? Резюме: пускай извергается. — Старичок выстрелил пальчиком в секретаршу: — Так и запишите.
Секретарша Милка так и записала. И ушла.
— Устаю, Ваня, дружок, — продолжал старичок свою тему, как если бы он и не прерывался. — Так уетаю, что иногда кажется: все, больше не смогу наложить ни одной резолюции. Нет, наступает момент, и опять накладываю. По семьсот, по восемьсот резолюций в сутки. Вот и захочется иной раз… — Старичок тонко, блудливо засмеялся. — Захочется иной раз пощипать… травки пощипать, ягодки… черт-те что!.. И, знаешь ли, принимаю решение… восемьсот первое: перекур! Есть тут одна такая… царевна Несмеяна, вот мы счас и нагрянем к ней.
Опять вошла секретарша Милка: — Сиамский кот Тишка прыгнул с восьмого этажа.
— Разбился?
— Разбился.
Старичок подумал…
— Запишите, — велел он. — Кот Тимофей не утерпел.
— Все? — спросила секретарша.
— Все. Какая по счету резолюция на сегодня?
— Семьсот сорок восьмая.
— Перекур.
Секретарша Милка кивнула головой. И вышла.
— К царевне, дружок! — воскликнул освобожденный Мудрец. — Сейчас мы ее рассмешим! Мы ее распотешим, Ваня. Грех, грех, конечно, грех… А?
— Я ничего. До третьих петухов-то успеем? Мне еще идти сколько.
— Успеем! Грех, говоришь? Конечно, конечно, грех. Не положено, да? Грех, да?
— Я не про тот грех… Чертей, мол, в монастырь пустили — вот грех-то.
Старичок значительно подумал.
— Чертей-то? Да, — сказал он непонятно. — Все не так просто, дружок, все, милый мой, очень и очень непросто. А кто-то… А? Сиамский-то. С восьмого этажа! Поехали!
Несмеяна зверела от скуки.
Сперва она лежала просто так. Лежала, лежала и взвыла.
— Повешусь! — заявила она.
Были тут еще какие-то молодые люди, парни и девушки.
Им тоже было скучно. Лежали в купальных костюмах среди фикусов под кварцевыми лампами — загорали. И всем было страшно скучно.
— Повешу-усь! — закричала Несмеяна. — Не могу больше!
Молодые люди выключили транзисторы.
— Ну пусть, — сказал один. — А что?
— Принеси веревку, — попросила его.
Этот, которого попросили, полежал-полежал… сел.
— А потом — стремянку? — сказал он. — А потом — крюк искать? Я лучше пойду ей по морде дам.
— Не надо, — сказали. — Пусть вешается — может, интересно будет.
Одна девица встала и принесла веревку. А парень принес стремянку и поставил ее под крюк, на котором висела люстра.
— Люстру сними пока, — посоветовали.
— Сам снимай! — огрызнулся парень.
Тогда тот, который посоветовал снять люстру, встьл и полез на стремянку — снимать люстру. Мало-помалу задвигались… Дело появилось.
— Веревку-то надо намылить.
— Да, веревку намыливают… Где мыло?
Пошли искать мыло.
— Есть мыло?
— Хозяйственное… Ничего?
— Какая разница! Держи веревку. Не оборвется?
— Сколько в тебе, Алка? — Алка это и есть Несмеяна. — Сколько весишь?
— Восемьдесят.
— Выдержит. Намыливай.
Намылили веревку, сделали петлю, привязали конец к крюку… Слезли со стремянки.
— Давай, Алка.
Алка-Несмеяна вяло поднялась… зевнула и полезла на стремянку. Влезла…
— Скажи последнее слово, — попросил кто-то.
— Ой, только не надо! — запротестовали все остальные.
— Не надо, Алка, не говори.
— Этого только не хватает!
— Умоляю, Алка!.. Не надо слов. Лучше спой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
