Далеко ходить, чтобы найти причину, не требовалось. Всего несколько часов назад он нарушил самодисциплину, которую неукоснительно соблюдал двадцать три года. Когда рядом был Клавэйн, Скорпион старался жить по древним человеческим законам. Как же он ненавидел базово-линейных людей за то, что они делали с ним во времена проклятого рабства! Если этого мало, чтобы выйти из себя, достаточно вспомнить, кто он – помесь человека и свиньи, неуклюжий толстяк, уродец, в котором собраны лишь пороки обоих предков и нет ни единого достоинства.
Скорпион отлично знал перечень своих недостатков. Он плохо ходит, у него недоразвиты руки – не могут держать предмет так же крепко, как человеческие. Зрение и слух тоже оставляют желать лучшего. Ряд цветов не различается вообще. Медлительное мышление, слабое воображение, плохая восприимчивость к абстракциям. Музыка для Скорпиона представлялась последовательностью звуков, лишенной какой бы то ни было эмоциональной нагрузки. Предначертанный ему срок жизни составлял две трети человеческого, если не подвергаться омолаживающей терапии или генной модификации. Ко всему прочему – так говорили люди, когда считали, что их не слышат свиньи, – даже на вкус он не таков, как задумывала природа.
От всего этого хотелось лезть в петлю.
Но он осмелился поверить, что все унижения остались в прошлом. Ну или в долгом ящике памяти, под надежным замком. Если Скорпион и достанет их оттуда, то лишь в самый тяжелый час.
Все эти двадцать три года он держал обиду в узде, делая ее источником силы и решительности. Даже старался стать лучше, чем от него ожидали. Он решился возглавить колонию – вот уж чего никогда от себя не ожидал. Он еще всем покажет, на что способны свиньи. Он будет лидером не хуже Клавэйна – справедливым и прозорливым, жестоким или добрым, когда того требуют обстоятельства.
И на протяжении двадцати трех лет у него получалось. Но только сейчас Скорпион понял, что все это время он оставался в тени Клавэйна. Даже удалившись на необитаемый остров, старик вовсе не лишился власти.
И вот теперь, когда Клавэйна не стало, когда новый режим существует несколько десятков часов, когда Скорпион в полной мере ощутил беспощадное бремя настоящей власти, он проиграл. В минуту гнева Холлатт олицетворял для него все базовое-линейное человечество. Конечно, нож метнул Кровь, но с равным успехом Скорпион мог сделать это собственной рукой. Кровь был лишь исполнителем его воли.
Конечно, Холлатт никогда не нравился Скорпиону. Этот человек оказался в совете потому, что раньше входил в тоталитарное правительство Ресургема. И хотя не было доказательств причастности Холлатта к избиению задержанных на допросах, о казнях по распоряжению властей, он, по крайней мере, не мог обо всем этом не знать. Но беженцы с Ресургема должны были иметь в совете представителя. В дни эвакуации Холлатт сделал много хорошего. За него готовы были поручиться люди, которым Скорпион доверял. Да и кто без греха? Если покопаться в личных данных каждого переселенца с Ресургема, обязательно найдется какое-нибудь пятно. На Арарат прилетели сто шестьдесят тысяч беженцев, и лишь единицы из них не были так или иначе связаны с правительством. Нельзя есть, пить, спать и дышать, не будучи при этом хоть самым малым винтиком машины.
При всех своих недостатках, Холлатт не был ни извергом, ни тунеядцем. Получается, что Скорпион нанес рану честному человеку, который случайно подвернулся под горячую руку. Холлатт всего лишь выразил вполне оправданный скептицизм в отношении Ауры, и этого хватило, чтобы довести свинью до бешенства. На месте этого старейшины мог оказаться кто угодно. Где гарантия того, что в следующий раз Скорпион не поднимет руку на того, кто вообще не вызывает у него отрицательных эмоций – или даже вызывает симпатию, – на Антуанетту, или на Ксавьера Лиу, или на другого человека из руководства?
Еще хуже то, как повели себя остальные. Когда ярость прошла, когда ужас содеянного начал проникать в сознание, Скорпион был готов к бунту. По крайней мере, ожидал, что кто-нибудь прямо поставит вопрос о его несоответствии должности главы колонии.
Но никто ничего не сказал. Все словно отвернулись от Скорпиона, притворившись, что ничего не произошло, сожалея о его поступке, но принимая такие безумные выходки как данность, как неотъемлемое свойство истинного вождя. К тому же он свинья, а от свиней ничего хорошего ждать не приходится.
Скорпион не сомневался, что все именно так и думают. Наверное, даже Кровь.
Холлатт выжил. Нож не задел важных органов. Скорпион не знал, отнести это на счет мастерства Крови или, наоборот, на счет его досадного промаха.
Да и знать не хотел.
Холлатта не любили. Дни этого человека в руководстве колонии были сочтены, его неверие в помощь Хоури только усугубило ситуацию. И поскольку Холлатт был не единственным представителем ресургемцев, его принудительная отставка не повлекла за собой драматических последствий. Обстоятельства его смещения остались засекречены. Правда, кое-что обязательно просочится – поползут слухи об акте насилия в высшем эшелоне власти, и в этой жуткой истории будет фигурировать имя Скорпиона.
И пусть фигурирует. С этим грехом он уживется легко. Не впервой ему поступать круто, хотя обычно слухи преувеличивали его жестокость. Со временем все забудется…
Но насилию не бывает оправдания. Пусть и не стояла за этим насилием затаенная ненависть или желание отомстить за зло, причиненное людьми свиньям. Это не было вынужденной мерой. Он расправился с Холлаттом по личным причинам, не имевшим ничего общего с безопасностью планеты.
Он сам себе навредил – и одновременно подставил под удар Арарат.
– Скорп? Ты как?
Это была Хоури, она сидела в темной части салона. Медицинские сервороботы неустанно следили за инкубатором, и Хоури могла отвлечься и оглядеться. Раз или два свинья слышал, как она тихо говорит с ребенком, что-то напевает. Это показалось ему странным, ведь мать и дитя имеют связь на нейронном уровне.
– В порядке, – ответил он.
– Ты расстроен. Думаешь о случившемся на айсберге? Или о чем-то другом?
Слова Хоури удивили его. Очень редкие люди понимали выражения лиц свиней.
– Ну, если не считать небольшой войны у нас над головой и перспективы не дожить до следующей недели, то размышлять, собственно, не о чем…
– О войне мы все думаем, – сказала Хоури, – но тебя заботит что-то еще. Когда мы отправлялись на поиски Ауры, ты был другой.
Скорпион приказал шаттлу соорудить кресло для взрослой свиньи и сел рядом с Хоури. Он заметил, что Валенсин клюет носом, но борется со сном. Они все очень устали, в последнее время работали на пределе выносливости.
– Любопытно, что ты решила поговорить со мной, – сказал он.
– А почему бы нам не поговорить?
– Ты просила, а я отказал. – На случай, если она не поняла, свинья указал на Ауру. – Думал, ты возненавидишь меня за это. Имеешь полное право.
– Я не такая.
– Ну что ж. – Он протянул руку, чтобы пожать кисть Аны.
– Дело не в тебе, Скорп. В другой ситуации ты не возражал бы против возвращения Ауры в мою утробу. Дело как раз в той ситуации, в которой мы оказались, во всей этой неразберихе. Ты поступил так, как считал правильным. Я с этим не смирилась, но не казни себя, хорошо? Идет война. Чувства причиняют боль. А моя дочь со мной.
– Она очень красивая, – сказал Скорпион.
Он так не думал, но в сложившихся обстоятельствах эти слова казались самыми подходящими.
– Правда? – спросила Хоури.
Скорпион посмотрел на красное сморщенное тельце:
– Да.
– Я думала, ты ее возненавидишь. За то, что тебе пришлось сделать.
– Клавэйн не считал цену слишком высокой, – ответил он. – И для меня этого достаточно.
– Спасибо, Скорп.
С минуту они молчали. Наверху, видимое сквозь прозрачный корпус, продолжалось световое шоу. В космосе близ Арарата прочерчивались кривые, прямые и ломаные линии, и каждая на несколько секунд оставалась в пурпурно-черном небе, прежде чем растаять. Эти рисунки бередили разум Скорпиона, в них чувствовался какой-то смысл – и оставалось лишь жалеть о том, что мозг свиньи чересчур слаб, чтобы справиться с этой загадкой.
– Это еще не все, – сказал он тихо.
– Насчет Ауры?
– Вообще-то, насчет меня. Сегодня я ранил человека.
Скорпион взглянул на свои маленькие, почти детские, сапоги. Он немного ошибся с высотой сиденья, и ноги доставали до пола только носками.
– Не сомневаюсь, что у тебя была причина, – проговорила Хоури.
– В том-то и штука: причины не было. Я чуть не убил его в припадке ярости. Внутри меня что-то сломалось – я ошибался все эти двадцать три года, считая, что способен себя контролировать.
– У каждого бывают такие дни, – сказала она.
– С тех пор как мы сюда перебрались, я очень старался жить, не совершая ошибок. И вот сегодня сорвался. Все испортил в одну-единственную минуту слабости.
