Живя в окружении таких же изможденных людей, а кроме того, будучи непрерывно занят вопросом выживания, я не придавал значения собственной внешности. Пожалуй, в данный момент я впервые задумался о понесенном ущербе. Все мое тело находилось на грани крайнего физического истощения и на то, чтобы прийти в прежнюю форму, могут потребоваться недели, а то и месяцы.
— Я бы хотела по-быстрому выкурить сигарету, — указав на дверь лестничной клетки, сказала медсестра, когда я вышел, — а то вы меня совсем загоняли. То поесть вам принеси, то пижаму, то по нужде проводи. С вами не соскучишься, больной. Отвести вас обратно или составите мне компанию?
— Составлю компанию, если и меня угостите.
— Пациентам у нас запрещено курить! Тем более в вашем-то состоянии!
В притворном испуге она широко раскрыла свои насмешливые карие глаза, но тут же беззвучно рассмеялась. Ее замечание я оставил без ответа. Собственное состояние я сам только что прекрасно видел, но искушение сделать хотя бы пару затяжек пересиливало здравый смысл. Я уже и не помнил, когда курил в последний раз. Должно быть, это было в начале января, а может, с тех пор прошло гораздо больше времени.
Дверь на лестницу была заперта. Медсестра открыла ее выуженным из кармана ключом, между делом пояснив, что это запасной выход и доступ к нему есть исключительно у персонала. Переступив порог, мы очутились на полутемной лестничной площадке со стоящим в углу пошарпанным креслом и такой же деревянной тумбой. Кроме слабого эха, вторящего любому нашему движению, других звуков здесь не было.
Вытряхнув из пачки две сигареты, одну она отдала мне, а вторую, щелкнув зажигалкой, прикурила. Я свою закуривать не торопился. Вместо того поднес к носу, с удовольствием втянул терпкий, чуть горьковатый аромат, затем помял сигарету в пальцах и понюхал еще раз. Уже одного этого было достаточно, чтобы в голову ударило давно забытое опьянение.
Заметив, что медсестра со снисходительным любопытством наблюдает за моими действиями, я глуповато улыбнулся и, словно оправдываясь, проронил:
— Я не курил два месяца.
— Как медик, я бы не рекомендовала вам делать этого еще столько же.
— Почему бы вам, как медику, не посоветовать то же самое себе? — парировал я, после чего забрал из ее рук зажженную сигарету и прикурил от нее свою.
Рот наполнился пахучим дымом, но едва я вдохнул его в легкие, как тотчас зашелся в приступе удушливого кашля. Эхо мгновенно подхватило и разнесло его по всем этажам, а я, в попытке усмирить бурную реакцию отвыкшего от табака организма, согнулся пополам и зажал рот ладонью. Помогло мало — на глазах выступили слезы, в горле запершило еще сильнее, но в голове уже с первой затяжки появилась приятно дурманящая легкость.
— Тихо, тихо, — похлопывая по спине, призывала медсестра. — Вы сейчас все отделение перебудите! Давайте-ка, садитесь в кресло. Вот так…
Мешком свалившись в кресло, я еще пару раз кашлянул, после чего распрямился и шумно выдохнул. Почему-то меня разбирал смех. Вся ситуация напоминала странный сон, в котором я, наголо обритый и в чьей-то старой пижаме, как школьник прокрадываюсь в темный закуток для того, чтобы выкурить сигарету в компании едва знакомой женщины. Сидя передо мной на корточках, она тоже смеялась.
От этого меня разбирало еще больше и постепенно перерастало в настоящую смеховую истерику. Она была обоюдной. Давясь и захлебываясь от беспричинного смеха, мы оба ненадолго утихали, но стоило кому-то из нас взглянуть на другого, как смех вновь поднимался из груди и, придушенный поднесенными ко рту ладонями, прорывался наружу. Так продолжалось несколько минут.
— Все, хватит, — обессиленно прошептала медсестра, зажав мне рот своей рукой. — Я больше не могу… Остановись… Если нас тут застукают, мне влетит…
Ее фраза вызвала во мне новый приступ неудержимого хохота. При этом я совсем не испытывал веселья, скорее наоборот, причиной моего истеричного смеха являлась реакция на боль и долго сдерживаемое нервное напряжение. Видимо, поняв, что я уже не в состоянии остановиться, она резко встала и прижала мое лицо к своей груди.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Оказавшись зажат между двумя горячими полушариями ее плоти, еще секунд тридцать мои плечи сотрясал смех, но потом он внезапно стих. В ноздри ударил дразнящий запах ее пота. Он был приятным, чуть терпким, смешанным с ароматом каких-то экзотических цветочных духов. Будучи не в силах противиться зову, который пробудил во мне этот волнующий запах, я положил в пепельницу давно истлевший окурок и, обхватив ее бедра, притянул к себе.
Она прерывисто выдохнула, но отстраняться не стала. Напротив, медсестра податливо прильнула ко мне всем телом, а я, встретив такую уступчивость, потянулся к пуговицам ее халата. Пальцы слушались плохо, поэтому она помогла мне справиться с ними, а затем распахнула халат, приспустила вниз тонкий лифчик и застыла передо мной с обнаженной грудью.
Ее большие темно-коричневые соски вызывающе уставились мне прямо лицо. С алчностью изнуренного кочевника, что в знойной пустыне набрел на спасительный оазис, я устремился к ним ртом и одновременно обеими руками. На ощупь ее грудь оказалась тяжелой и упругой, но вместе с тем удивительно мягкой. Мы оба учащенно и шумно задышали.
— Надо же, какой ты прыткий! — с добродушной насмешливостью прошептала она. — Еще вчера умирал, а уже сегодня женщину подавай…
Отстранив мою голову, она села сверху. Ощутив тяжесть ее тела, а затем и жар, исходящий от ее бедер, меня затрясло от мелкой нетерпеливой дрожи. Дальше она все сделала сама. Ритмично поднимаясь и опускаясь вниз, пару минут она двигалась во все нарастающем темпе, а я хаотично шарил руками по ее оголенной груди и ягодицам.
Моих губ она не касалась и с поцелуями не лезла, лишь в момент кульминации, когда изо рта у меня потянулся непроизвольный сдавленный стон, снова зажала его ладонью. Через пару секунд этажом выше открылась дверь. Мы услышали легкие шаги, а после щелчок зажигалки и как кто-то выдыхает дым. По-прежнему закрывая мне рот, медсестра наклонилась к самому моему уху и шепнула:
— Не шуми, это Дэби. Она покурит и уйдет.
Я кивнул, убрал от лица ее ладонь, после чего бесшумно выдохнул и уперся затылком в стену. Прикрыв глаза, я силился утихомирить учащенный стук сердца и сбившееся дыхание. Какие-либо мысли в голове отсутствовали. На мозг накатывала сонливость.
— А ты не только прыткий, но и быстрый, — с легкой издевкой прошептала она, после того, как наверху захлопнулась дверь.
— Женщины у меня тоже давно не было, — усмехнулся я. — Как тебя зовут?
— Мэри.
— Сестра Мэри, значит, — улыбаясь, я сквозь полуопущенные веки разглядывал ее мягко расплывающееся от охватившей меня дремоты лицо. — Тебе идет это имя…
— Кажется, ты сейчас уснешь. Пойдем-ка, я отведу тебя обратно в постель, — предложила она.
Возражать я не стал. Встав с моих коленей, медсестра поправила одежду и проводила меня до койки, где я действительно сразу же провалился в глубокий целительный сон.
Впоследствии в госпитале я провел пять дней и еще трижды выходил покурить с сестрой Мэри. Особо мы с ней не разговаривали, лишь дымили сигаретами и делили на двоих жалобно поскрипывающее, местами истертое до дыр кресло. Все, что я о ней знал — ей исполнилось тридцать три, она была дважды в разводе и находилась в этом лагере с момента его открытия.
На следующее утро ко мне пришли Чарли и Элис. Я был несказанно рад, что им обоим удалось выжить в кровавой бойне, учиненной в ту ночь зараженными, а также тому, что их нашли. Они рассказали мне обо всем, что происходило после нашего отъезда.
Чарли и Дениелс были последними, кто выходил из подвала, а потому вместе со своими группами бежали в хвосте. Первым уехал Ричардсон, он же и забрал с собой большую часть людей. Вторым был Уотсон, вслед за ним отбыл я, а вот Дэниелсу не повезло — Чарли собственными глазами видел, как одновременно на него набросилось не меньше десятка тварей. Кто уехал в его машине оставалось загадкой.
