Ср. стихотворение Саши Черного, написанное одновременно с рассказом «Люди летом» и опубликованное в том же журнале (Современный мир. 1910. № 1. С. 142):
У Балтийского моря
Валы бегут — тяжелые и злые,Холодный шум бесстрастно в сердце бьет.Блестит песок, и облака седыеМертво легли над ширью серых вод.
Валы бегут — тупая безнадежностьШумит все яростней, пугливей и больней,В душе кричит порывистая нежностьИ просит снов у моря и камней.
Валы бегут — но холод и раздольеВ ответ мольбам шлет ровный, мертвый шум.И все сильней покорное безвольеЗвенит в ушах и усыпляет ум.
ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО
Земля. Литературный альманах. М., 1912. № 8. С. 267–312. В рукописном отделе Литературного музея в Москве хранится письмо Саши Черного в редакцию альманаха «Земля» с почтовым штемпелем «11 января 1912 года», где речь идет о гранках рассказа «Первое знакомство»: «Очень прошу выслать в сверстанном виде корректуру. Очень много поправок, хотелось бы, чтобы не было ошибок. В тот же день возвращу. Корректуру 2-й половины рассказа одновременно с настоящим письмом посылаю заказной бандеролью. С приветом А. Гликберг (Саша Черный). Спб. Крестовский остр<ов>, Надеждинская, 5». (Ф. 258. Оф. 5309.)
Публикация в альманахе «Земля» прошла почти незамеченной в печати. Лишь газета «Русские ведомости» (10 февраля 1912) в постоянной рубрике «Литературные отголоски» отметила рассказ Саши Черного как «самую интересную и самую талантливую вещь в сборнике». Критик И. Игнатов сопоставил прозу Саши Черного с деревенской публицистикой Глеба Успенского и нашел много общего: «Ничего не изменилось, прошли десятилетия, пронеслась буря, сломавшая, казалось, так много в „устоях“ деревенского жителя, а между ним и наезжающим в деревню городским обитателем все та же пропасть недоумения, все то же непонимание. Впечатления, вынесенные автором, конечно, только впечатления наезда. В какой форме сказывается теперь „власть земли“, существует ли она, какими свойствами награждает своих подвластных, — об этом „Первое знакомство“ дать понятия не может».
В 1923 году «Первое знакомство» было издано в Берлине отдельной книгой. При переиздании автором внесены в текст незначительные изменения. В настоящем издании печатается по последней авторской редакции.
Известен лишь один печатный отзыв на эту книгу — рецензия Н. Лидарцевой в берлинской газете «Дни» (2 сентября 1923). «Тот, от чьего лица ведется рассказ, — говорится в рецензии, — немедленно принял деревню такой, какова она есть, отнесся к ней с любовной зоркостью и простотой, с непосредственной нежностью. Мы не находим у него возмущения и сарказма даже там, где он касается темнейших сторон деревенского быта… Так, — просто ласковое подтрунивание над деревенскими жителями да и над самим собой заодно. И при чтении делается на душе легко, ибо очень уж заразительна эта радость человека, который в деревенской глуши „радовался так, словно сквозь щелку в рай заглянул“». Торчино — название вымышленное; имеется в виду деревня Кривцово Мценского уезда. В прошлом ее владельцами были Кривцовы (из этого рода декабрист Н. И. Кривцов) — отсюда название деревни. Саша Черный дважды бывал здесь — летом 1911 года и в январе 1913 года. …Клопов много? — Клопы в гостиницах — российский бич с незапамятных времен. (См. у Гоголя: «Скверная комната, и клопы такие, каких я никогда не видывал: как собаки кусают» (Ревизор, д. 2, явл. 8.) Случай редкий — как не содрать, — поневоле в славянской душе проснулись итальянские инстинкты. — Саша Черный к тому времени дважды побывал в Италии и на собственном опыте убедился, сколь распространен там обычай требовать с приезжих, туристов сверх положенного. Даже в справочнике туриста предупреждалось: «Нужно помнить, что „на чай“ играет в Италии большую роль всегда и везде. 20–50 чентезими открывают часто двери, которые, кажется, не отворяются. Этого не следует забывать» (Западная Европа. М., 1900. С. 29). С колокольчиком поедем? — Самодурная причуда мценского исправника, запретившего ездить по городу с колокольчиком, легла в основу фабулы сказки «С колокольчиком». Исправник — начальник полиции в уезде. Нанирваниться — неологизм Саши Черного. Нирвана — блаженное состояние покоя, отрешение от всех житейских забот. Я мог бы теперь быть в Сицилии или Каире. — Здесь высказано одно из заветных мечтаний Саши Черного. Из мемуаров жены поэта известно, что в августе 1914 года он намеревался совершить путешествие в Палестину, Египет, на Греческие острова. Планам этим не суждено было свершиться — все перечеркнуто было разразившейся мировой войной (см. col1_8 240). Петр Петрович посоветовал <…> назвал знакомое село. — Есть основание полагать, что Саша Черный употребил здесь не условно-нейтральное имя, а имел в виду конкретное лицо: поэта Петра Петровича Потемкина, его коллегу по «Сатирикону», уроженца Орла, примерно в 50 км от которого находилось Кривцово. «Jugend» — иллюстрированный художественный журнал, издававшийся в Мюнхене в 1894–1914 годах. …огненное орловское полотенце. — Одно из таких рукоделий, приобретенных в Кривцово, было послано в дар Горькому на Капри. «Выслал ли Вам, наконец, Ляцкий орловское полотенце и частушки? — осведомляется Саша Черный в письме к Горькому. — Он мне клятвенно обещался сделать это еще весной, а с тех пор я его не видел» (Горький и его эпоха. Исследования и материалы. Вып. 2. М., 1989//Письма Саши Черного к Горькому. С. 27). Портерная — пивное заведение. Летают, говоришь <…> Ни к чему это. Зря. — Российская печать много внимания уделяла испытательным и показательным полетам на воздухоплавательных аппаратах братьев Райт, Фармана и других, которые нередко заканчивались трагически. Увлечение авиацией затронуло преимущественно обеспеченную часть населения, господ — простой же люд относился к завоеванию воздуха чаще всего без энтузиазма, с недоверием, даже враждебностью. (См. рассказ Н. Тэффи «Аэродром»: «Чего барину не полететь, — народ обеспеченный. — Летают? А пусть себе летают. Мне-то что!» <…> «Мужики и извозчики чрезвычайно равнодушны. Посмотрит сонными глазами на парящего Фармана и сплюнет».) Сибирка — сибирская язва, опасное инфекционное заболевание, передаваемое человеку от животных. …шахтеры в тот час в казармах отдыхали. — Бедность вынуждала крестьян искать работу на стороне и прежде всего на шахтах и рудниках Донецкого бассейна. Большинство работающих там составляли приезжие, временно поселенные в казармы или семейные бараки. Ужасающие условия жизни в них фиксировались медицинскими комиссиями и попадали иногда в печать: «Это сырые, грязные ямы с тесными клетушками, в которых помещаются 8—10 душ. При некоторых рудниках имеются общие казармы. Каждая камера казармы, рассчитанная на 40–50 человек, вмещает сплошь и рядом свыше 100 человек, так как администрация предприятий разрешает селиться в казармах многим из прибывших на заработки рабочим, в чаянье иметь постоянный резерв ищущих труда и этим понижать заработную плату. Постелей в казармах нет, и рабочие спят на голых нарах. Продолжительность работы в рудниках —12 часов, без перерыва на принятие пищи… Медицинский надзор отсутствует» (Ларский И. Вопросы текущей жизни//Современный мир. Спб., 1910. № 9. С. 144). Сенегамбия — старое название Сенегала. …рассказать ему что-нибудь из этой книги, ну хоть Коломбину? — «Коломбина» — стихотворение П. Верлена из книги «Галантные празднества». Далее приведена цитата из «Осенней песни» П. Верлена. Заметим, что это единственное косвенное свидетельство, что Саша Черный изучал и знал французский язык, во всяком случае на том уровне, чтобы читать поэзию в подлиннике. «Fliegende Blätter» — немецкий иллюстрированный журнал, выходивший в 1841–1944. …Я вот от рождения в руках рубанка не держал <…> и все-таки я в пять, шесть раз перейму эту «нехитрую вещь». — Судя по всему, Саша Черный и в самом деле освоил столярное мастерство и охотно предавался этому занятию (см. фото, сопровождавшее публикацию в «Ил. России» (1926, № 16) стихотворения «Как я живу и не работаю», где поэт снят с рубанком в руках). Есть и печатное свидетельство — шутливое стихотворение из цикла «Тихие удовольствия»:
Чистое искусство
Черт знает для чегоСтрогаешь в кухне доску…Крутая стружка вьетВолнистую полоску,И кажется руке,Что не рубанок — скрипкаПод пальцами дрожитТомительно и зыбко…До блеска отстрогал,До шелкового лоску!Минуты две иль триЛюбуешься на доскуИ вдруг, подняв кулак,—Черт с ним, с зеркальным блеском! —Расколешь доску вдольС невероятным треском…Сметешь опилки в ларьИ, сев на стул к порогу,Зевнешь, как кашалот,Поджав лениво ногу.
(ПН. 1930. 26 апреля)
