После этого дня в течение нескольких недель Энни разбирала личные вещи бабушки Лиоты. Оказывается, у той было несколько симпатичных платьев. В нижнем ящике она нашла упомянутую в записке шкатулку с драгоценностями и ключ от ячейки в банке, который она добавила к связке своих ключей. В шкатулке лежала голубая бархатная коробочка с ниткой жемчуга и запиской: «Навеки твой, Бернард». В белой коробочке лежали желудь, два синих перышка, три агата и пакетик семян горошка с ценником в десять центов на нем.
Энни удивилась — что означает вся эта коллекция? Ни одна из этих вещей ничего не стоила, но, видимо, все они были связаны с какими-то бабушкиными воспоминаниями. Энни хотелось бы узнать, с какими именно. Она не могла не думать, что со смертью бабушки Лиоты закрылась сокровищница знаний и мудрости и теперь не представится возможность заглянуть в нее.
Сэм Картер названивал Энни и несколько дней подряд заходил к ней. Однажды он нежно улыбнулся и сказал:
— Похоже, ты не собираешься подпускать меня близко к себе, Энни? До сих пор считаешь, что мне нельзя доверять?
— Не в этом дело, Сэм.
— Думаю, я все понимаю. Кроме одной веши.
— Какой же?
— Ты не католичка и не можешь пойти в монахини.
Она улыбнулась:
— Ты считаешь, что евангельская христианка не может посвятить жизнь Господу?
— Вероятно, так, но только это лишнее.
Она рассмеялась:
— Надеюсь, что нет.
Наверное, когда-нибудь она выйдет замуж, но не сейчас. Богу это не угодно. И ее это устраивало.
Теперь, когда границы были обозначены, Сэм остался у Энни до вечера. Они говорили о бабушке Лиоте, о жизни, о саде и о том, что Энни планировала сделать в доме.
Когда Сэм уходил, он задержался в дверях и печально улыбнулся.
— Нужно было хватать тебя, когда тебе было пятнадцать лет и ты была без памяти влюблена в меня. Я упустил свой шанс.
Он наклонился и поцеловал ее в щеку.
Приходил Корбан и снова помогал переносить коробки с чердака. Она спросила у него, есть ли шанс, что он снова станет жить вместе с Рут, и он ответил, что это невозможно. А потом он сломался и расплакался. Обеспокоенная Энни присела рядом с ним на диван и выслушала, какое горе переполняло его: Рут убила их ребенка. Энни всплакнула с ним и заговорила о Господе и прощении, только он не поддержал этот разговор. Он желал, чтобы Рут Колдуэлл вечно горела в адском огне. И чем жарче будет пламя, тем лучше для него.
— Мы все грешим, Корбан.
— Да, но не настолько, насколько согрешила она. Какая женщина убьет своего ребенка?
— Для Бога нет никакой разницы между сделавшей аборт Рут и тобой, желающим ей гореть в аду. — Энни увидела, как вспыхнули его глаза. Она хотела, чтобы он понял ее правильно. — И я ничем вас не лучше, потому что позволила горечи поселиться в моей душе. Грех всегда грех, Корбан. Он не может быть большим или маленьким. В глазах Господа все грешники одинаковы. Если ты не раскаешься, грех встанет между тобой и Господом. Вот поэтому нам нужен Иисус, Который дарит нам искупление.
На этом она остановилась. Корбан сказал, что прослушал курс философии, и она уловила гневные нотки в его голосе. Он сказал, что знает все про христианство, что просит у нее прошения, но считает полной чушью все эти рассуждения про Иисуса, умершего за грехи человеческие. Слишком уж просто. Рассчитано на людей, которые окончательно запутались и не знают, что делать. Но если человек запутал свою жизнь, то он сам должен за это страдать. Корбан встал, извинился за то, что разревелся, как нюня, и ушел прежде, чем она нашлась что сказать. Энни смотрела с болью в сердце на его отъезжавшую машину, понимая, что когда она произнесла слово грех, он еше не был готов услышать Благую весть. Она видела, каким непроницаемым стал его взгляд. Между ними как будто выросла стена. Иначе он не ушел бы так быстро.
Энни не ждала, что после этого разговора Корбан появится снова. Но через три недели, в среду утром, он приехал. Она стояла на стремянке, держа в руках шлифовальную машинку, и счищала с карниза облупившуюся краску. Он крикнул, желая привлечь ее внимание.
Она выключила машинку, подняла защитные очки и опустила маску, закрывавшую рот и нос.
— А, привет, незнакомец! — Она улыбнулась. — Пришел помочь?
— Именно так. У меня как раз свободное время.
Она поймала его на слове и заставила работать.
25
Нора с ужасом ожидала приближения Пасхи.
Она буквально заболела от дурных предчувствий, после того как Энн-Линн сообщила ей по телефону, что собирается «открыть сад Лиоты для гостей», чтобы отпраздновать Христово Воскресение. Она не знала, сможет ли снова войти в дом, где все напоминает о матери. Но она не видела никакой возможности отклонить приглашение Энн-Линн и при этом не нанести ей смертельной обиды. Она не может снова лишиться дочери. Только недавно они начали разговаривать, разговаривать доверительно, как мать и дочь.
После смерти матери Нора ощутила, что в ней как будто что-то надломилось. Она винила себя за то, что столько лет плохо обращалась с матерью. К тяжелому чувству вины добавился стыд за то, что она была связана узами кровного родства с теми, кто принимал участие в уничтожении евреев и христиан в годы Второй мировой войны. И чем больше она думала об этом, тем больше уходила в себя, тем больше сочувствовала своим матери и отцу.
Что будут думать обо мне люди, если узнают об этом?
Она даже с Фредом не заговаривала на эту тему. Когда он сам предложил ей пригласить священника и покаяться, она категорически отказалась. Нет, она никогда не решится обратиться к пастору Берни за помощью. Во время своего последнего визита она сказала ему ужасные вещи. Хотя если она извинится… Но зачем ему слушать? Получалось, куда бы она ни взглянула, везде видела людей, которых она обидела. Ей очень хотелось все исправить, но она боялась, что никто больше не захочет иметь с ней дела. А если и захочет, то не поверит в ее искренность.
Сколько же любящих людей я потеряла за все эти годы, потому что воображала, что у меня есть ответы на все вопросы? Брайан Таггарт, Дин Гарднер, Майкл… Просто чудо, что я еще не потеряла Фреда. Я не хочу потерять и Энн-Линн. О, Господи, затвори мои уста. Заставь меня смириться. Я так боюсь, что закончу свою жизнь в одиночестве, как моя мама. Я бросила ее. Я хотела обидеть ее так же, как она обидела меня. И мне это удалось. И я обижала ее снова и снова, год за годом, до самого последнего дня ее жизни.
Часто ли Нора звонила ей в День матери и интересовалась, как она себя чувствует? Она вспомнила, как много раз даже не скрывала своего желания поскорее закончить телефонный разговор, когда мать звонила ей. А сколько раз Нора могла внести Лиоту в список гостей, приглашенных на семейные праздники и дни рождения детей?
Я помню обращенные ко мне слова матери, которые вызывали во мне лишь злость и обиду. И теперь я понимаю, что она хотела сообщить мне что-то важное, а я не слушала. Я не имею понятия, как ей было трудно, и не желала ни о чем знать. Я была слишком занята собой.
И будет ли у Норы когда-нибудь такая внучка, как Энни, которая станет любить ее, какой бы она ни была?
Я-то думала, что знаю больше всех остальных… Думала, что знаю все про свою мать. Почему мне было так легко думать про нее плохое? Ну почему я ни разу не смогла смирить свою гордость и не выслушала ее? И почему я не вернулась тогда в больницу?..
Майкла она уже потеряла. Господи, не допусти, чтобы я снова оттолкнула от себя Энн-Линн.
Норе казалось, что она заперта в лифте, который несется вниз, в темноту. Спасения нет. Фред настоял, чтобы она обратилась к врачу, но когда тот прописал ей антидепрессант, она решила не принимать его. К тому же она прекрасно знала причину своего отчаяния, и оно не имело ничего общего с ее физическим состоянием. Все дело было в чувстве вины и стыда. Почему лекарства должны избавить ее от боли, которую она столько раз причиняла другим?
Ах, мама, если бы у меня был месяц, чтобы поговорить с тобой обо всем… Даже одна неделя могла многое изменить. Даже один день. О, Боже, я бы обрадовалась даже пяти минутам, чтобы сказать ей о своем раскаянии и попросить у нее прощения. Но теперь уже поздно, этого никогда не произойдет. Ты наказываешь меня за все те годы, когда я избегала ее, за все годы, когда я презирала ее и даже не скрывала этого. Я позволила обидам ослепить меня. Из-за своих обид я лишилась возможности восстановить отношения с матерью. Неудивительно, что она так и не смогла сказать мне, что любит меня. Как она смогла бы сделать это, если я ужасно с ней обращалась?
Вчера Фред вконец потерял терпение и сказал, что, по его мнению, она теперь истязает себя с таким же неистовством, с каким раньше заставляла Энн-Линн подчиняться своей материнской воле.
