Они утверждали, что подъем революционной волны будет следствием нового кризиса, который неизбежен, как и сама революция.
Совсем иными были настроения Виллиха и только что вернувшегося из Германии Карла Шаппера. Оба они увлекли за собой многих лондонских членов Союза. Как узник, заточенный в тюрьме, теряя ощущение действительности, постоянно ждет освобождения, и верит в него, и строит несбыточные планы, так обреченные на изгнание немецкие революционеры жаждали нового восстания и считали, что могут ускорить его по своей воле. Они рвались в бой, который неизбежно закончился бы поражением, и требовали действий, не считаясь с экономической и политической обстановкой. Это было опасное безумие, похожее на то, которое обуяло Гервега и обрекло затем на гибель горсточку храбрецов его отряда.
Тщетно Маркс и Энгельс порознь и вместе со своими сторонниками пытались образумить Виллиха и Шаппера. Ничто не помогало. Доводы разума и логики только ожесточали их. Они не были ни достаточно образованны, ни предусмотрительны. Жизнь в эмиграции приводила их в отчаяние. Раскол среди членов Центрального комитета Союза становился неотвратимым, осложняя и без того трудные дни изгнанников.
Конрад Шрамм пришел к Марксу, чтобы затем вместе с ним идти на заседание. Ничто в Конраде Шрамме не напоминало купца. Он скорее походил на романтического поэта. Худое лицо его было обрамлено вьющимися бакенбардами, и глаза, очень ясные и блестящие, смотрели дерзко и мечтательно. Вспыльчивый, прямолинейный, подверженный смене настроений, он был страстно предан идее коммунизма и самому Марксу. Женни и дети любили Шрамма, радовались его посещениям. В их квартирке молодой человек чувствовал себя непринужденно и легко.
Карл встречал его обычно шутливым приветствием:
— Салют, юный романтик коммунизма!
На заседание Центрального комитета явились девять человек, в том числе Энгельс, Генрих Бауэр, Эккариус, Шаппер и Виллих.
Маркс заговорил первым. Он предложил перевести Центральный комитет из Лондона в Кёльн, передав его полномочия тамошнему окружному комитету. Решение должно было быть сообщено немедленно членам Союза в Париже, Бельгии, Швейцарии и Германией. Далее Маркс настаивал на выработке новым Центральным комитетом устава и создания в Лондоне двух округов Союза коммунистов, не поддерживающих отныне друг с другом никаких сношений и связанных только тем, что оба принадлежали к одной партии.
— Мои мотивы, — сдерживая возрастающее возбуждение, продолжал говорить Маркс, — следующие: на место универсальных воззрений «Манифеста» ставится немецкое национальное воззрение, льстящее национальному чувству немецких ремесленников. Вместо материалистического воззрения «Манифеста» выдвигается идеалистическое. Вместо действительных отношений главным в революции изображается воля. В то время как мы говорим рабочим: вам, может быть, придется пережить пятнадцать, двадцать, пятьдесят лет гражданской войны для того, чтобы изменить существующие условия и чтобы сделать самих себя способными к господству, — им вместо этого говорят: мы должны тотчас достигнуть власти, или же мы можем лечь спать. Подобно тому как лжедемократы употребляют слово «народ», так употребляется ныне слово «пролетариат» — как пустая фраза. Чтобы претворить эту фразу в жизнь, пришлось бы объявить всех мелких буржуа пролетариями, то есть представлять мелких буржуа, а не пролетариев. На место действительного революционного развития пришлось бы поставить революционную фразу.
— Вы не станете отрицать, Маркс, что без воли нет победы? Спросите любого военачальника. Все, право, так просто. Надо разойтись, нам не по пути! — крикнул Виллих.
Маркс посмотрел на него уничтожающим взглядом и продолжал, повернувшись к Шапперу, который ерзал на стуле и лихорадочно записывал что-то.
— Эта дискуссия, наконец, показала, какие принципиальные разногласия составляют подоплеку личных раздоров, и теперь уже пришло время принять меры, — не отвечая Виллиху, говорил далее Маркс. — Именно эти противоположные утверждения и стали боевыми лозунгами обеих фракций: некоторые члены Союза называли защитников «Манифеста» реакционерами, пытаясь таким путем сделать их непопулярными, что, впрочем, им совершенно безразлично, ибо они не стремятся к популярности. Однако ясно само собой, что оставаться вместе было бы просто вредной тратой времени. Шаппер часто говорил о разрыве, — что же, я отношусь к разрыву серьезно. Я думаю, что нашел путь, на котором мы разойдемся, не вызывая раскола партии.
— Ну, а если мы думаем по-иному? Как это называется — изменой рабочему делу или борьбой за него? Мы не боимся раскола, — прорычал Шаппер.
— Призываю вас к порядку, — властно вмешался председатель и поднял маленький колокольчик.
Морщинка на переносице Маркса углубилась, черные с проседью волосы растрепались. В это время заговорил Шаппер. От волнения он побледнел и непрерывно вытирал потный лоб фуляровым платком.
— Я полагаю, что новая революция выдвинет новых смелых людей. Я высказал подвергшийся здесь нападкам взгляд потому, что с энтузиазмом отношусь к этому. Речь идет о том, мы ли сами начнем рубить головы или нам будут рубить головы. Во Франции, а тем самым и в Германии, настает черед рабочих. Не будь этого, я, конечно, отправился бы на покой, и тогда у меня было бы иное материальное положение. Я — фанатический сторонник немедленного выступления. Но большинство Центрального комитета хочет противоположного. Что ж, если вы больше не хотите иметь с нами дела, тогда расстанемся. В предстоящей революции меня наверняка гильотинируют, но я, невзирая ни на что, поеду в Германию. Смерть так смерть! — Шаппер откашлялся и опустил глаза. — Я давнишний друг Маркса, но если придется идти на разрыв, что ж, тогда мы пойдем одни.
— Что касается энтузиазма, — снова заговорил Маркс, — то немного его требуется, чтобы принадлежать к партии, о которой думаешь, что она вот-вот придет к власти. Ныне пролетариат, если бы он пришёл сейчас к власти, при существующих экономических условиях проводил бы не непосредственно пролетарские, а мелкобуржуазные меры. Наша партия может прийти к власти лишь тогда, когда условия позволят осуществлять ее взгляды.
Маркс привел в пример Луи Блана, его провал и, обведя зорким взглядом всех присутствующих, спросил, почему же не высказывается никто из остальных членов меньшинства.
Виллих демонстративно поднялся и молча покинул помещение. Спустя несколько дней на заседании ЦК Союза коммунистов Шаппер снова отстаивал свою точку зрения. Он призывал немедленно приняться за конспиративную работу и делать революцию.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
