Сначала мы выведали по путанным сообщениям, что Пало уже у тебя в кармане, но нам было нужно подкрепление, поэтому со временем мы отправили к нему нескольких наших парней без татуировки. В его армии гораздо больше Воронов, чем ты можешь себе представить. Вопрос заключается в следующем: почему этого не сделал ты?
– Не хотел, чтобы на меня работали люди, которые выполняли для Антуана грязную работу. Они другого пошиба. Но теперь я понимаю, что это была ошибка и необходимое зло. Шон, я совершал ошибки. Много ошибок.
– Жаль, что ты не попросил о помощи.
– Я не хотел, чтобы вы знали. Он…
– Он был достойным противником только потому, что таким его сделал ты.
– Я каждый день об этом жалею.
– Больше не нужно. Он наш, – говорит Шон, достает из кармана джинсов сигарету и поджигает «Зиппо». Захлопывает ее и выпускает ровную струйку дыма. Снова наступает молчание, и я поворачиваюсь к нему, увидев, что он внимательно на меня смотрит.
– Худшим днем в моей жизни стал тот, когда мы разбили тебе сердце.
От его слов, поразивших меня до глубины души, теряю дар речи. Мы поворачиваемся и впервые с той ночи, которая нас разделила, смотрим друг другу в глаза.
– Если ты решил, что мы ушли добровольно, по своему желанию оставили ее ради дела, то ты, черт возьми, ошибался. Разумеется, она была нам дорога, и мы не хотели ее терять, но мы ушли. – Шон снова выдыхает дым, а у меня в груди нестерпимо ноет. – Мы ушли по собственной воле и временно отказались от нее из-за всего, чем ты пожертвовал ради нас, Тобиас. Из-за того, сколько лет старался ради нас, рисковал жизнью, потому что научил нас быть такими людьми. – Голос у него дрожит, а взгляд устремлен в землю. – И нам стало не хватать твоей любви и верности с той же минуты, как мы их потеряли. – Выдыхает струйку дыма и смотрит на меня мокрыми от слез глазами. – Второй худший день в нашей жизни – тот, когда ты разбил нам сердце. – Шон прочищает горло и обхватывает затылок, а мое горло обжигает ком.
– Сукин сын. – Он качает головой, у меня разрывается сердце, и я чувствую годы нашей разлуки, порыв вернуть прежние отношения, не имея ни малейшего представления, как это сделать.
– Но разбив нам сердце, ты в тот же день показал нам, как выглядит истинная любовь. Ты нашел ее, пожертвовав всем ради нее – нами, нашим делом. – Он смотрит на Сесилию, а потом снова на меня. – Мы в этом облажались. А вот ты ее любовь заслужил и достоин ее. – Шон громко глотает. – Когда ты приводил доводы в свою пользу, мы поняли, что ты прав, но были так обижены, что даже не захотели тебя выслушать. Потому что, потеряв ее, получили веский повод на тебя злиться. Если бы ты тоже был виноват, то наши руки не были бы так запачканы.
Он шумно вздыхает.
– Но мы знали, что ты прав. Думаю, в глубине души мы оба знали, что наше с ней время ограничено. И, черт, как же мы ненавидели тебя за это. – Шон снова вздыхает и сутулится. – Дом понял это в ту ночь, потому что был намного смышленее. Он понял. А я не хотел, черт возьми. Но он всегда видел ситуацию такой, какая она есть, даже если это было больно. Мне понадобилось больше времени, чтобы во всем разобраться. А Тесса, эта женщина, хлебнула горя, показывая мне, где я ошибся. Ты должен знать, что я простил тебя намного раньше, чем ты думаешь.
В горле так горит, а глаза начинает щипать, что я еле сдерживаюсь.
– Но теперь правда заключается в том… – хрипло признается Шон и смотрит на меня со слезами на глазах, – что я просто хочу вернуть своего гребаного брата.
В следующий миг я обхватываю его за затылок, и мы прижимаемся друг к другу лбами.
У нас обоих вырывается мучительный стон, и Шон с силой хватает меня за плечи. Бремя нестерпимо, но я его наконец скидываю. Эмоции захлестывают меня, и я судорожно глотаю, пытаясь заговорить. Шон сжимает мои плечи, и мы стоим так бесконечно долго.
– Братья навек, – шепчу я, задыхаясь, и мы крепко обнимаем друг друга, восстанавливая узы, которые были разорваны много лет назад. Несколько секунд мы оба задыхаемся от нахлынувших чувств.
– Мы чертовски хорошо скрывали тайны, даже друг от друга, – сжимая зубы, признаюсь я. – Прости, брат.
Шон качает головой, и мы отодвигаемся друг от друга, стирая годы боли.
– Тобиас, мы все совершали ужасные ошибки, но ты только взгляни, чего мы добились, – это во многом твоя заслуга. Прими это уже как данность, черт возьми, и позволь ошибкам отойти на второй план. Пора уже себя простить. – Он вздыхает, проводит рукой по лицу. Его глаза снова блестят, а в голосе звучит мольба. – Но ты должен его отпустить. Он бы не хотел, чтобы ты так себя осуждал. Мы все достойны увидеть, какой нас ждет финал, особенно ты. Ты должен его отпустить, друг.
Я с трудом выдавливаю из себя:
– Я стараюсь.
– Старайся сильнее. – Шон хватает меня за плечо и сжимает его, а я несколько раз киваю. – Ты нам нужен.
Когда он меня отпускает, я оглядываюсь и вижу, что Сесилия стоит посреди дворика и смотрит на нас. Я киваю ей, показав, что у нас все хорошо, и она идет в нашу сторону.
Проходит минута-другая, Шон закуривает еще одну сигарету и протягивает ее мне. Я затягиваюсь и чувствую легкость, какую не испытывал почти десять лет.
– Он не давал мне повода его подозревать, но теперь все стало понятным. Шон, это же очевидно, черт возьми. От Джерри я получил признание, что он отправил Майами, а потом я всадил в него пулю, но так и не спросил, кто был его информатором. Мне так не терпелось вернуться к Сесилии, что я не стал напирать. Я даже не думал, что Антуан был настолько осведомлен. Он здорово меня обставил, отвлек своей драмой, но кто еще, черт возьми, мог знать о спорах по поводу верности в нашем клубе? Кто стал бы копать так глубоко, чтобы это узнать? – От злости кровь закипает в венах при мысли, что человеку, бросившему гранату, которая привела к ужасным событиям, все почти сошло с рук.
– В таких играх не бывает совпадений. Нам всем это известно, но потому у тебя и есть мы.
– Черт, слава богу.
– А то, что ты сделал
