Я разгладила объявление и провела пальцем по словам, читая их, снова поглядела на картинку. Было понятно, почему Уилл мне ее принес. На ней буквами с завитушками было написано: «Роберт Гауер». Я сказала ему, что работала на человека по имени Роберт, и к тому же рядом с изображением белого жеребца сообщалось: «Снег, Поразительный Арифметический Конь». Я рассказывала ему о коне по кличке Снег, который делал всякие трюки. Я знала, что он помнит все, что я ему говорила, даже разные глупые мелочи. Возможно, он думал, что эти друзья, старые друзья из другой жизни, могут помочь мне по-новому взглянуть на Хейверингов и Перри. Он знал, что потерял меня, что Широкий Дол меня потерял, что теперь мне нигде не было места. Возможно, он думал, что меня может позвать прежняя жизнь, что она поможет мне вновь обрести себя.
Он не знал, что, думая о прежней жизни, я вовсе переставала о себе заботиться, будущее сделалось мне безразлично. Ничто иное не оказало бы на меня такого действия. Потому что и они, и я все еще были живы.
А она умерла.
Я села на диван под окном и какое-то время смотрела на луну, но мне было тяжело и неспокойно. Я взглянула на часики из золоченой бронзы, стоявшие на камине – время еще оставалось. Я могла бы поехать и посмотреть представление, посмотреть, как они теперь – без нее и без меня. Могла бы поехать и спрятаться в толпе, тайно, молча на них смотреть, удовлетворяя свое любопытство. Посмотреть, каково им теперь, без нас двоих. А потом уйти с толпой и не спеша вернуться домой.
А могла поехать и явиться среди них, как мстящая фурия, с черными от неутоленного гнева глазами. Я была на своей земле, я была сквайром! Могла обвинить Джека в убийстве, призвать Ри в свидетели, и никто бы против меня не пошел. Мое слово – против его, я могла бы добиться, чтобы Джека повесили. Даже Роберт не смог бы противостоять сквайру Широкого Дола на земле Широкого Дола! Я могла бы забрать его лошадей, отослать Кейти обратно в уарминстерский работный дом, а Ри вернуть винчестерским попечителям, пусть бы Роберт возвращался в Уарминстер умирать от позора. Теперь я была землевладелицей, я могла посчитаться, как дворяне – с помощью закона и его власти. Я могла всех их сломить своим правом сквайра.
Или могла сбежать сейчас, от власти и скуки господской жизни. Надеть свою старую одежду – их одежду, которую они мне дали, – убрать волосы под кепку и вернуться к ним. Я знала, как они меня примут – как потерянную дочь, и пони заржут, увидев меня. Меня обнимут, со мной станут плакать – легкими, беспечными слезами. Потом мне покажут, как изменились номера, теперь, когда ее нет, и как я могу вписаться в новую программу. Я могла уйти от здешней жизни, оставить и это, особое одиночество, и пустоту господского существования. Могла уйти с такими же пустыми карманами, какие были у меня, когда я здесь появилась; а человек, ненавидевший капканы, и мистер Фортескью могли бы управлять этой землей, как считали нужным, и больше не беспокоиться обо мне.
Я не знала, что хочу увидеть, что почувствовать.
Казалось, целая жизнь прошла с тех пор, как я от них ушла и сказала себе, что никогда не вернусь. Но тогда я не знала, каково это – быть потерянной.
Спустя полчаса я уже не могла больше все это выносить.
Я тихо подошла к платяному шкафу и вынула амазонку. Перри пил в одиночестве в своей комнате, возможно, тихо напевая себе под нос; что творится в доме, он не слышал. Леди Клара писала письма в гостиной или читала в библиотеке. Никто из них не услышит моих шагов на лестнице для слуг. Ни одна горничная, с которой я могу встретиться, не посмеет прервать леди Клару и сказать ей, что мисс Лейси уехала верхом в сумерки. Я могла уйти и вернуться, никем не замеченная, как и хотела.
Я быстро оделась.
Теперь я знала, как управиться со сложными пуговицами на спине, как быстро расправить перчатки и приколоть серую шляпку. На ней была сетчатая вуаль, которой я никогда не пользовалась, но сейчас я ее опустила. Я посмотрела на себя в зеркало. Глаза мои мерцали зеленью сквозь вуаль, но предательские медные волосы были спрятаны под шляпкой. Все лето я хорошо ела, и лицо мое округлилось. Я больше не была цыганским заморышем в синяках. Если кто-то, не знающий, кто я на самом деле, счел бы меня дворянкой, он, наверное, назвал бы меня красивой. Углы моего рта опустились при этой мысли. Я увидела внутренним взором ее темные блестящие волосы и розовое улыбающееся лицо и подумала, как бы она смотрелась в этих нарядах, и мне не стало в них радости. Я отвернулась от зеркала и крадучись спустилась по служебной лестнице, которая вывела меня прямо на двор конюшни.
Ночи становились холоднее, и Море заводили в конюшню. Сперва я пошла в кладовую, а потом в его денник. Нигде не было заперто, конюхи должны были наполнить поилки, когда стемнеет, а потом запереть.
Свет только еще угасал.
Я сама положила на Море седло, и он склонил голову, чтобы я могла надеть на него уздечку. Когда я затянула подпругу и выводила его во двор, с сеновала спустился парнишка, прислуживавший на конюшне. Он опасливо на меня взглянул.
– Я еду прокатиться, – сказала я.
Голос мой больше не был тихим воркованием молодой леди. Я снова была Меридон – Меридон, отдававшей приказы Ри, умевшей прикрикнуть на пьяного отца.
– Я еду одна и не хочу, чтобы им говорили. Этим, в доме. Ты меня понял?
Он кивнул. Глаза у него были круглые, но он ничего не сказал.
– Когда придут поить и кормить лошадей и увидят, что Моря нет, скажешь им, что все в порядке. Что я его вывела и позднее приведу обратно, – сказала я.
Он снова кивнул, вытаращив глаза.
– Хорошо? – спросила я, улыбнувшись.
От моей улыбки словно вышло солнце – он просиял.
– Хорошо, мисс Сара! – ответил он, внезапно обретя дар речи. – Да! Хорошо! И я никому не скажу, куда вы, и все такое. Да. Они даже не узнают, что вы уехали, все ушли в конный балаган, а меня тут оставили одного. Они днем ушли и, поди, завернули в «Быка» на обратном пути. Только я знаю, что вы уезжаете, мисс Сара. А я никому не скажу.
– Спасибо, – слегка удивившись, ответила я.
Потом подвела Море к седельной ступеньке, забралась в дамское седло и шагом выехала со двора.
Я направилась по главной дороге в Мидхерст, подумав, что балаган Гауера встанет на южной стороне от городка, совсем рядом, и я была права.
Свет ламп, мерцающий сквозь приоткрытую дверь амбара, я увидела издалека. На дороге стояло несколько стреноженных лошадей фермеров, которые приехали с женами посмотреть представление. Было даже несколько двуколок, лошади, запряженные в них, были привязаны к забору.
Я остановила Море и посмотрела на амбар. У двери никого не было. Я решила, что в хорошей одежде и шляпке меня не узнают, особенно если все будут на арене, а я стану держаться позади толпы. Я отвела Море на другую сторону дороги и привязала его среди фермерских кляч возле изгороди. Потом подняла шлейф амазонки и пошла по дорожке к двери амбара.
