Мольтке был крупным мужчиной, который словно сошел с портрета храброго прусского генерала, но на самом деле, как явствует из его разговора с Бюловом, он был человеком, погруженным в себя и сомневающимся в себе. В чем-то он был лучше своего непосредственного предшественника, обладая более широкими интересами – например, Мольтке много читал, играл на виолончели и имел мастерскую, в которой рисовал, – а также был более ленивым и менее напористым. Он достаточно хорошо начал, совершив шаг, который получил одобрение его коллег-офицеров: ему удалось отговорить кайзера от участия в осенних маневрах, которое обычно вызывало хаос. (Вильгельм был поражен, когда Мольтке сказал ему, что победа частей, которыми командовал он, всегда была подстроена.)[915] Тем не менее сам Шлифен и многие высокопоставленные офицеры видели в нем неудачного кандидата на должность, которая, по общепринятому мнению, считалась ключевой в Германии. Мольтке так и не достиг вершин мастерства в детальном управлении Генеральным штабом, как это делал Шлифен, и был склонен позволять его различным отделам функционировать в привычном режиме, тогда как он больше времени проводил, занимаясь кайзером и его Военным кабинетом[916]. По мнению и русского, и австро-венгерского военных атташе в Берлине, Мольтке не годился для выполнения обязанностей, налагаемых столь важной должностью. «Его военное искусство и знания, – сообщал австриец в Вену, – не лучше, чем у среднего офицера»[917].
Новый начальник штаба также был фаталистом иногда на грани полного пессимизма по отношению к миру. Этот фатализм питался его увлеченностью одной из новых оккультных религий, охвативших в то время Европу. Его жена – женщина с сильным характером, сильнее, по словам многих, чем у Мольтке, – была последователем теософии – смеси восточной религии и спиритуализма, основанной мадам Блаватской. В 1907 г. оба Мольтке стали учениками гуру – Рудольфа Штейнера, который говорил о новом духовном веке, начинающемся на Земле. (Его Вальдорфские школы, делающие упор на развитии воображения и творчестве, процветают и в наши дни, активно поддерживаемые средним классом.) В то время как жена Мольтке радушно приветствовала перспективу нового века, сам Мольтке был мрачен: «Человечество должно сначала пройти через кровь страдания, прежде чем оно достигнет этих высот»[918].
Как начальник Генерального штаба, Мольтке довольствовался тем, что во многом продолжал работу своего предшественника. Генеральный штаб, который был большой частью наследия Шлифена, продолжал стабильно функционировать. При Мольтке значительно повысился его профессионализм, он стал действовать более слаженно, численность выросла с 300 до 800 офицеров. Еще большее число офицеров находилось в частях: они ездили в командировки и разделяли дух того, что в анекдотах тех лет представлялось одним из пяти совершенных европейских институтов. (Другими были католическая церковь, британский парламент, русский балет и французская опера.) Штабные офицеры, говорил Гарри Кесслер, были «сдержанными, хладнокровными, убежденными, суровыми, учтивыми, словно сделанными по одному шаблону». Преданные, знающие, требовательные, они знали, что являются частью элитной машины, цель которой – обеспечить готовность Германии к войне. Другой ключевой частью наследия Шлифена был не окончательный план, а общее стратегическое направление и метод планирования. Год за годом за два десятилетия до 1914 г. Генеральный штаб проверял свои планы в полевых маневрах – в некоторых из них участвовали тысячи вооруженных людей – военных играх или на бумаге. Все они подвергались анализу на предмет спорных вопросов, пробелов или недостатков, и результаты учитывались в процессе дальнейшего планирования. Ежегодно 1 апреля каждое подразделение немецкой армии получало свои модернизированные планы и приказы. «Они сделали войну, – как справедливо заметил кайзер о Генеральном штабе, – огромным бюрократическим деловым предприятием»[919]. И, как и в других масштабных предприятиях, существовала опасность, что сам процесс станет более важным, чем более широкое стратегическое мышление, и фундаментальные допущения, включая необходимость ведения войны на два фронта, оставались нерассмотренными и принимались без возражений.
«Если вы верите докторам, – заметил однажды Солсбери, – то нет ничего полезного; если вы верите богословам, то нет ничего невинного; если вы верите солдатам, то нет ничего безопасного»[920]. С образованием Антанты немецкий Генеральный штаб увидел мир, в котором наступательная война была единственным для Германии способом разорвать свое окружение. Все чаще ее военные руководители начали допускать возможность – даже желательность – превентивной войны. «Я считаю, что долг ответственного политика и полководца, – не оправдываясь, писал Гренер в своих воспоминаниях, – состоит в том, чтобы тогда, когда он видит неизбежность надвигающейся войны, начать ее в тот момент, который открывает самые выгодные перспективы». В 1905 г. во время первого марокканского кризиса, который случился, когда Россия была временно недееспособна, никто не мог догадаться, как давно высшее руководство Германии, включая Гренера и Шлифена, серьезно рассматривало вопрос о войне с Великобританией и Францией[921]. Военный представитель Саксонии в Берлине докладывал в Дрезден: «Война с союзниками (Францией и Великобританией) продолжает здесь рассматриваться как возможность на самом высоком уровне. Поэтому его величество император приказал начальнику Генерального штаба армии и начальнику штаба военно-морского флота подготовить план совместной кампании. Его превосходительство граф Шлифен считает, что все имеющиеся силы сухопутных армий следует направить против Франции, а защиту берегов возложить главным образом на флот… Исход войны будет решен во Франции, а не на море»[922]. Во время кризиса в связи с аннексией Австрией Боснии и Герцеговины в 1908 г., второго марокканского кризиса 1911 г. и Балканских войн 1912 и 1913 гг. военное руководство Германии вновь стало рассматривать план превентивной войны, но кайзер, который, по-видимому, искренне надеялся сохранить мир, отказался его одобрить. Вполне предсказуемо, что военные стали все больше выражать свое раздражение тем, что они понимали как его слабость. По словам Фалькенхайна, война была уже в пути и ни «великий «мирный» император», ни пацифисты не могли остановить ее[923].
Конечно, у Германии была альтернатива – вести оборонительную войну, но ее военные никогда всерьез ее не рассматривали. Оборонительная война не вписывалась в существовавшее стремление к наступлению или желание Германии вырваться из того, что она считала своим окружением. Во время своей последней военной игры Шлифен изучил такую возможность, но, и это неудивительно, пришел к заключению, что лучше придерживаться наступательного плана[924]. Мольтке просто следовал за учителем. И если он не изменил направленность плана Шлифена, то модернизировал его по мере изменения таких факторов, как технологии и международная ситуация. И хотя позднее его стали обвинять во вмешательстве в совершенный военный план, приведшем к поражению Германии, он верно увидел, что в данных условиях последний шаг плана Шлифена в меморандуме, написанном в 1905 г. незадолго до его отставки, делал определенные допущения, которые больше не были актуальны: например, что Россия не представляет собой угрозу ввиду ее поражения и внутренних проблем или что Франция вряд ли поведет мощное наступление на юг Германии. За пять лет, прошедшие после ухода Шлифена в отставку, Россия восстановилась быстрее, чем ожидалось, и продолжила программу быстрого строительства железных дорог, а французы, похоже, подумывали о вторжении в Эльзас и Лотарингию. Как следствие, Мольтке оставил больше немецких войск на востоке и увеличил численность левого фланга, так что теперь уже двадцать три дивизии располагались к югу от Метца и пятьдесят пять – к северу от него на правом фланге. И хотя его критики позднее говорили, что он лишил правый фланг войск и тем самым разрушил план Шлифена, он оставил правый фланг в таком виде, в каком тот и был, и изыскал дополнительные силы, используя на передовой свои резервы[925]. Он, как и Шлифен, ожидал, что Германия будет вести сдерживающие боевые действия против России, и также делал ставку на широкую и быструю победу на западе. В меморандуме 1911 г. Мольтке писал, что, как только французские армии будут разгромлены в нескольких крупных сражениях, страна не сможет продолжать вести войну[926].
