новую пьесу, которая также была вдохновлена Жорж Санд: «Взгляды госпожи Обрэ». Тема: женщина типа Санд придерживается самых широких взглядов на брак, на классы общества, на внебрачных детей. В один прекрасный день она внезапно оказывается перед мучительной дилеммой: либо она отречется от идей всей своей жизни, либо позволит своему собственному сыну жениться на Жаннине, любимой им молодой женщине, у которой был любовник и которая работает, чтобы вырастить внебрачного ребенка. Госпожа Обрэ какое-то время колеблется, мечется, потом принимает героическое решение: именем морали и веры она женит своего единственного сына на девушке-матери.
Дюма устроил у госпожи Санд первую читку, на которой присутствовали Эдмон Абу и Анри Лавуа. Шумный успех! Спиритуалистка Санд и скептик Абу дружно плакали. Чтобы подвергнуть пьесу еще одному испытанию, автор поехал в Прованс читать ее другому приятелю — Жозефу Отрану. Тот же слезливый успех. Отран, у которого было больное сердце, даже упал в обморок. Большего уж нельзя было требовать. Монтиньи, директор Жимназ, принял пьесу с энтузиазмом. Однако Дюма не оставляло беспокойство. Как отнесется лицемерная публика к осуждению ее предрассудков? Он быстро успокоился.
Записная книжка Жорж Санд, 27 ноября 1866 года: «Вчера у Бребана Александр скакал на черном апокалипсическом коне: говорил, что хотел бы быть Рафаэлем или Микеланджело; что для него не может быть счастья без вдохновения, без радости творчества, без упоения славой и силой. Его бог — это сила. Маршаль, человек, полный здравого смысла, который ему никогда не изменяет, не касался столь высоких материй. А я вообще молчала. Того, что я думаю, когда я счастлива, не высказать. Что скажешь о неуловимых движениях души, о мимолетных, быть может даже пантеистических, впечатлениях? Нет, я не могу выразить себя. Когда я говорю одно, понимают другое. Почему? Этого я никогда не узнаю.
Ноан, 17 марта 1867 года: Добрая весть: «Госпожа Обрэ», как явствует из телеграммы Александра, имела колоссальный успех.
15 марта 1867 года: Статья Сарсэ о «Госпоже Обрэ». Письма о Дюма… Мне надо ехать в Париж!..
Париж, 23 марта 1867 года: Иду завтракать к Дюма. Возвращаюсь, читаю и пишу письма. Иду в Жимназ с Эстер[174]; «Госпожа Обрэ» восхитительна, я плачу. Сыграно превосходно…»
Врачи предписали Надин Дюма с октября не вставать с постели, чтобы она могла в срок родить ожидаемого наследника.
Дюма-сын — Жорж Санд, 26 февраля 1867 года: «Малыш изо всех сил стучится в дверь этого света. Сразу видно — он еще не знает, чем это пахнет! Г-жа Дюма толстеет, как может…»
20 апреля 1867 года: «Возможно, в ту самую минуту, когда это, письмо придет к Вам в Ноан, маленький Дюма появится на свет».
Увы! 3 мая Надин разрешилась от бремени девочкой. Поскольку героиня «Взглядов госпожи Обрэ» звалась Жанниной, это имя и дали ребенку.
Отец в ту пору писал предисловия к полному собранию своих пьес. Предисловия эти получили шумное одобрение, какового они действительно заслуживали, так как были написаны живо, смело и много лучше, чем пьесы. Барбэ д'Оревильи, ненавидевший обоих Дюма — отца и сына, — признал успех предисловий, но причину его увидел лишь в умело замаскированной развращенности, которая всегда будет нравиться людям. «Ибо хотя удовольствие, доставляемое процессом развращения, само по себе не мало, еще большее удовольствие — вам это хорошо известно — любоваться собственной развращенностью… Что за собрание! Несмотря на самоуничижение, характерное для всех авторов предисловий, я не верю в эту скромность с первой страницы… Кто предваряется, тот притворяется… Но поскольку публика интересуется вами и слушает вас, вы хорошо сделаете, рассказав ей о себе… Надо заткнуть разинутые рты зевак».
Зеваки набросились на проповеди драматурга.
Глава четвертая
СУМЕРКИ БОГА
Теперь Жеронту надо
С любовью распроститься:
Зима к нему стучится,
Любовь ему не рада.
Ж-П ТУЛЕ
Как мы завершим свой путь? Седые волосы предъявляют нам свои почтительные требования.
БАЛЬЗАК
Если судить по внешнему виду, папаша Дюма почти не изменился за все время своей неаполитанской авантюры. Немного больше седых волос, немного больше торчит живот, но все та же лучезарная веселость, тот же бьющий через край талант, та же жадная чувственность. Сын наблюдал, удивлялся, сожалел.
Дюма-сын — Жорж Санд, Вильруа, 8 марта 1862 года: «Я нашел его более шумным, чем прежде. Дай ему бог еще долго оставаться таким, но сомневаюсь, что это возможно. Средство, которым пользуется он сам, чтобы помочь доброй воле создателя, представляется мне противным здравому смыслу, — каким бы действенным оно ни казалось созданиям божьим. В конце концов, что бы ни случилось, этот могучий организм, который еще проявляет себя во всякий час дня и ночи с прежней щедрой силой, не перестанет быть одной из самых необычайных фантазий природы. Пытаться руководить им, в особенности теперь, наверняка бесполезно. Это то же самое, что происходит С человеком, которому всегда везло и который упал с пятого этажа; либо он останется цел и невредим, либо убьется на месте. Если бы можно было поставить этот локомотив в момент его отправления на рельсы и заставить пересечь жизнь по прямой линии, один бог знает, сколько бы он потянул за собою великих и полезных для человечества идей. Но раз уж этого не случилось, то, значит, и не могло случиться. Посмотрим, что будет дальше, а пока я очень хотел бы иметь не столь шумного отца, у которого было бы больше времени для меня… и для самого себя».
Возвратясь в Париж, Дюма привез с собой из Италии певицу Фанни Гордозу, «черную, как слива», но аппетитную и столь неукротимого темперамента, что ее муж итальянец, обессилев, обматывал ей вокруг бедер мокрые полотенца. Дюма-отец избавил ее от этих повязок и утолил ее пыл. По этой причине она привязалась к нему с неистовой страстью. Сначала они жили на улице Ришелье, на углу бульвара, против ателье знаменитого фотографа Рейтлингера; затем в Энгиене, где Дюма снял на лето 1864 года виллу «Катина». И снова богемная жизнь, как в замке «Монте-Кристо». Гордоза заполнила дом трубами, скрипками, лютнями. С утра до вечера она пела вокализы в окружении льстивых нахлебников, которые обосновались в доме, шарили по буфетам и пожирали запасы. Олимпиец Дюма работал на втором этаже, покрывая большие листы голубоватой бумаги своим писарским
