Глубины в этом месте достигали двух тысяч восьмисот пятидесяти метров, но это - с какой стороны глянуть. На склон подводного ущелья, исполинской выемки, бывшей куда как поболее, нежели пресловутый Гран Каньон, и до краев заполненной жидким илом, опустился бывший корабль, но не остановился, продолжая катиться вниз, вниз, на самое дно, и гигантские, километровые клубы, целые тучи темной мути поднялись там, где он, пронизав зыбкую поверхность этого подводного болота, без следа канул в полукилометровую толщу полужидкого осадка.
- Ах, как неудачно все получилось! Ведь вот-вот, еще бы чуть-чуть, - и все было бы в порядке! Черт бы побрал это самое ООН, вечно оно суется не в свои дела.
- И, - что характерно, - в самое неподходящее время.
- Вот именно! Когда они нужны, - так не дождешься, а когда вот-вот, еще бы чуть-чуть, и… Теперь опять ждать, когда утрясется, когда эти пр-роклятые миротворцы, наконец, уберутся восвояси, заново готовиться, заново ждать подходящего момента…
- Заново призывать миротворцев на помощь, - совершенно в тон подхватил Н"Квале М"Писи, - когда не мы прижмем намгали, а они - нас. Навроде того, как это было три года назад.
Собеседник его умолк и аж зажмурился от нестерпимого воспоминания. Было, чего греха таить. Было! И намгали прижали их, и в ООН обращались, кланялись, и терпели вежливое издевательство международных чиновников… И так и не добились в конце концов ничего существенного. Но все равно, - напоминать об этом нестерпимом позоре было совершенно недопустимым хамством. Кого другого за подобное он, пожалуй, просто убил бы… Но с М"Писи это, разумеется, совершенно невозможно. К сожалению. Пока. К сожалению - пока - невозможно. Потом посмотрим.
Казалось, - он смотрит в другую сторону и не видит, не может видеть выражения его лица, но, похоже, видел-таки: выдержав после высказанного оскорбления надлежащую паузу, Н"Квале осторожно, как бы между прочим, и по-прежнему глядя в сторону, пробормотал:
- Но, может быть, не все так плохо, как кажется…
- Что такое? - Черный, как сапог старшины-сверхсрочника, и такой же блестящий, генерал ощутимо напрягся. Незаурядное чутье не подводило его, когда кончалась обычная болтовня, и речь обретала предметность.
- В составе миротворцев есть наши русские друзья.
- ТВОИ друзья.
- Хорошо, - он пожал плечами, - пусть будут мои. Это что-нибудь меняет?
- Продолжай.
- В последнее время они не упускают подобных случаев. Никогда не упускают. Они, видишь ли, - настаивают, и им не могут отказать.
- И они помогут нам решить вопрос с намгали?
- Могут помочь. Мне так кажется, и вряд ли я ошибаюсь.
- Окончательно решить вопрос?
- Да.
- Гм… Интересно, - каким образом?
- Если бы я знал это, то не стал бы просить о помощи посторонних.
Да, конечно. Да если бы ты знал это, если бы ты знал то! Если бы ты знал - как, то не сказал бы. Даже разговора бы не завел. Сожрал бы всех, да и все! И меня в том числе. Как бы ни в первую очередь. Вообще мыслей в его кучерявую голову пришло довольно много, но вслух он сказал другое.
- Но ведь нам никто не мешает попробовать, а?
- Никто, - решительно тряхнул головой Н"Квале, - вот только…
- В чем дело? И помни - это ты предлагал. Не хочешь говорить по-человечески, так и не затевайся…
- Мои, как ты сказал, русские друзья обязательно попросят чего-нибудь за свою помощь.
- Что я слышу? - Генерал засмеялся дробным, несколько нервозным смехом, даже и не смехом вовсе, а так - хихиканьем, из которого исполнителю трудно бывает выбраться, однажды начав. - Им теперь недостаточно обещания идти некапиталистическим путем развития?
- Это не так смешно, как может показаться…
- Ладно. Посмотреть, пощупать, поговорить нам и впрямь никто не мешает. Белые называют это "изучить вопрос". В конце концов никто не мешает нам сослаться на объективные обстоятельства, когда вопрос намгали будет окончательно урегулирован.
- М-м-м… да. Будем надеяться.
Вошедший, совсем молодой парень, не старше двадцати двух - двадцати трех, при всей своей поджарости, - даже, пожалуй, худобе, - был огромен. Войдя в оби, бывшее чем-то вроде негласной ставки генералитета, а по сути - родовой верхушки племенного объединения хасимба, он молча, без приглашения сел, и массивный табурет заскрипел под его тяжестью. Он был в высокой фуражке с длинным козырьком, надвинутой так, что в тени ее почти невозможно было разглядеть очень светлых, редко мигающих глаз, в глухом, тяжелом на вид камуфляже, в высоких ботинках на толстенной подошве, но при этом не было никаких признаков, что ему хоть сколько-нибудь жарко. Смоляное лицо генерала Мугамбы было покрыто потом, а только слегка загорелое, неподвижное, со слегка впалыми щеками лицо миротворца выглядело совершенно сухим. Молча, не меняя выражения, выслушал он проникновенную речь о варварах-намгали, которые только одни, - Господь свидетель! - мешают построению социализма в их прекрасной стране, которая, к тому же, так богата и так выгодно расположена. Не видя ровно никакой реакции на свои излияния, генерал закончил свою речь далеко не так громко и уверенно, как начал. Что-то подсказывало ему, хоть и стихийному, но, право же, - незаурядному психологу, что всякие словесные кружева будут совершенно бесполезны в разговоре с этим серьезным юношей и могут считаться не более, чем простой данью ритуалу.
Выдержав недолгую паузу, миротворец, наконец, заговорил. Его французский был если и не безукоризненным, то, по крайней мере, весьма приличным.
- Насколько я понял, вы хотите полностью ликвидировать племя намгали, своих исконных соперников и врагов. Причем сделать это так, чтобы никакие миротворцы ничего не смогли бы сделать, а вы сами остались бы в стороне. Я правильно вас понял?
- Нам действительно нужно, - Мугамба облизнул вдруг пересохшие губы, - окончательное решение вопроса намгали.
- Я настаиваю на определенном ответе, поскольку окончательно решенные вопросы требуют для своего решения не менее окончательной определенности. Да или нет?
- Ну…
- ДА - или НЕТ?
- Да.
- Утверждают, что многим гораздо легче произнести это коротенькое слово, что бы за ним ни стояло, нежели четко обозначить свои намерения собственными словами. Оказывается, это справедливо и для африканцев. Таким образом, если ваши намерения действительно так серьезны, мы начинаем решать вашу проблему, но вы должны понимать, что это возлагает на вас не менее серьезные обязательства. Надеюсь, - это вполне понятно?
- О каких именно обязательствах, - голос генерала вдруг сорвался и он был вынужден откашляться, - примерно может идти речь?
- О, ничего особенно сложного. Вы будете выполнять все, что мы вам скажем. Просто-напросто.
- А если я откажусь? Предложу считать, что этого разговора не было вообще?
- А вот так не получится. Вы должны понимать, что даже сам по себе факт такого разговора имеет свою цену. Немалую, надо сказать. Вы должны быть в курсе, что злого духа не вызывают просто так, чтобы только поглазеть на него. Сказки всех народов мира в этом смысле поразительно единодушны…
Движения его громадного тела были настолько стремительны, что генерал не смог даже уловить момента, когда русский исчез с табурета, а его глаза оказались вдруг совсем рядом с его лицом. Одной рукой он приподнял рослого, мускулистого негра в воздух, впившись в его глубоко посаженные глаза своими, в которых клубился дым пожаров, что от горизонта до горизонта, и проблескивало тусклое, багровое, адское пламя.
- Надеюсь, - прошипел он, - ты понимаешь, о какой именно цене идет речь? - И рявкнул вдруг, окончательно круша волю собеседника. - Знаешь или нет?!!
- Да…
- Что ты там сипишь, как издыхающая змея? Громче!
- Понимаю! - Взвизгнул генерал.
- Да уж надеюсь. - Спокойно опустив Мугамбу на пол оби, он мгновенно вернулся к прежнему, бесстрастному и предельно деловитому, как у нотариуса в пятом поколении, тону. - И, ради Бога, - не пытайся с нами хитрить на свой негритянский манер. Тебе лучше застрелиться самому, чем на секунду, на одну крохотную секундочку вообразить, будто ты такой умный, чтобы играть с нами хоть в какие-то игры…
Переводя дух и с ненавистью глядя на дверь, за которой скрылся русский, Мугамба поймал себя на мучительных попытках вспомнить, - кого или что напомнил ему визитер? И только потом, по прошествии порядочного времени, когда он давно уже оставил эти бесплодные и, вообще говоря, ненужные воспоминания, - вспомнил. Генерал учился в Париже, городе куда более бандитском, чем об этом думают иностранцы, достаточно долго жил в Нью-Йорке и Чикаго, которые в этом смысле тоже имели вполне заслуженную славу, и именно поэтому отыскал в памяти подходящий образец: гангстер. Дельцу понадобилось решить щекотливую проблему, он обратился в мощный мафиозный клан, и оттуда явился представитель. Молодой, но уже вполне сложившийся мерзавец из числа самых перспективных, обещающих со временем занять самые первые места в иерархии банды, и разговаривает с ним именно так, как надлежит говорить гангстеру - с лохом, пусть даже и платящим ему деньги за определенную работу. Совершенно та же манера поведения, та же грубая определенность слов, обращаемых к фраерам, та же внушительная, деловитая хмурость, и та же предельная бесцеремонность, протекающая от твердого знания, что вот он - не сам по себе. Что он - представитель силы, всегда стоящей за его спиной, не связанной никакими законами и условностями, а тронуть его - обозначает бросить вызов всей этой силе.
