Том 21 уголовного дела. Бакланов о встрече с Горбачевым:
— Мы пришли к Павлову, там были Янаев, Крючков, Язов, другие лица… Были вопросы о том, как нас встретил президент. Мы доложили. Каждый высказал свои впечатления… Я сказал, что Михаил Сергеевич принял нас с задержкой, минут через 50 или чуть больше часа после нашего приезда. Объяснял он это тем, что неважно себя чувствует и был занят тем, что приводил себя в порядок. Он в это время был в корсете, у него блокада, связанная с радикулитом, но он, понимая, что обстановка вынудила нас приехать так неожиданно, принял нас. Он попросил меня объяснить, что случилось. Я сказал, что мы приехали по делу очень неотложному, что ситуация в стране напряженная и мы считали своим долгом приехать как друзья, как соратники и объяснить ему, что нужно принимать срочные меры. Я охарактеризовал ту часть, которую знаю лучше — это состояние дел в промышленности, и приводил данные, которые подтверждали тяжелую ситуацию. Разговор протекал в спокойных тонах. Каждый высказывал свою точку зрения. Варенников доложил ситуацию в армии, Шенин — информацию о положении дел в партии… С другой стороны, мы высказывали сомнения, что Союзный договор, подписание которого намечалось на 20 число, по мнения многих депутатов, приводил к расформированию СССР, а это не соответствовало результатам проведенного весной референдума…
О нездоровом виде президента свидетельствует и руководитель его аппарата Болдин:
— Я стоял у окна и смотрел на президента, лицо которого отображало мучивший его радикулит или остеохондроз и общее недомогание. Болезнь или другие причины, но в поведении президента за время его отдыха что-то резко изменилось. Может быть, неожиданным для него было появление Варенникова, который в прошлом не принимал участия в обсуждении вопросов о необходимости принятия чрезвычайных мер для стабилизации обстановки. Или его возмутило то, что в его, как он, может быть, считал, вилле появились незваные гости.
Спустя четыре года после августовского кризиса версия визитеров о болезненном состоянии Горбачева неожиданно получила подтверждение из демократического лагеря. Известный телеведущий А. Караулов, неплохо информированный о закулисной жизни сильных мира сего, поведал, что с мая 1991 года Горбачев почти не принимал посетителей. Никого не вызывал. Он с утра приезжал в Кремль и на весь день закрывался в кабинете. Чтобы не сломаться окончательно, Горбачев поддерживал себя транквилизаторами. «Год такой жизни, и он стал бы наркоманом, — сообщает Караулов. — По Кремлю поползли слухи, что Горбачев неадекватен. Во всяком случае, когда на Манежной начались шахтерские митинги, он искренне верил, что эти люди вот-вот бросятся штурмовать Кремль… Наш президент не знал, что крюков и веревок такой длины в стране уже не найти».
С течением времени, по мере того как страсти улеглись и все остыли, появляются новые подробности того, что происходило в те полчаса в маленьком кабинетике на форосской даче. На смену политическим аспектам пришел чисто научный, исследовательский интерес — тем более что это уже стало историей. По-разному можно относиться к ГКЧП, но свидетельства визитеров в Форос, несомненно, представляют источниковедческую ценность.
В этом плане исключительно важны записки Болдина, изложенные им в книге «Крушение пьедестала». Руководитель президентского аппарата до перехода во властные структуры был журналистом. Людям этой профессии, как известно, свойственна острая наблюдательность, цепкая память, умение обращать внимание на подробности, которые, собственно, и есть история.
Так вот, Болдин свидетельствует: гнев и раздражение, с которыми Горбачев встретил поначалу прибывших в Форос, смягчились, когда он узнал, что визитеры говорят от имени людей, большинство которых и ранее привлекались им для выработки мер в случае неблагоприятного стечения обстоятельств. Болдину показалось: Горбачев боялся услышать, что прибывшие представляют руководство России. Больше всего его волновали предстоящая встреча глав союзных республик и, как он полагал, некий заговор.
— Ну что вы хотите мне сказать? — спросил он уже спокойнее.
— Я бы хотел начать с обстановки в стране, — начал Бакланов.
— Что ты мне говоришь? Я все это знаю, и знаю лучше вас.
Говорить Бакланову он не дает. Прерваны Варенников, Шенин, Болдин:
— Конкретнее давайте.
Горбачеву предлагаются варианты, которые готовились по его поручению на случай критического состояния дел. Смысл их, по словам Болдина, в том, чтобы президент принял чрезвычайные меры в ряде регионов во время уборки урожая и для стабилизации экономики, точнее, для приостановки падения уровня производства, поручил осуществить эти меры если не Кабинету Министров, то тому, кому он доверяет. На эти слова реакции не последовало.
«Президент думал о чем-то другом и неожиданно спросил, распространятся ли меры чрезвычайного положения на действия российского руководства, — пишет Болдин. — Услышав утвердительный ответ, он успокоился окончательно.
— Все, что вы предлагаете, лучше осуществить максимально демократическим путем, поэтому я советую, как можно сделать то, что намечается.
Дальше пошел спокойный и деловой разговор, смену тональности которого я не сразу понял. Михаил Сергеевич деловито говорил о том, как нужно решать предлагаемые вопросы, пояснял, почему он занимает такую позицию.
— Вы подумайте и передайте товарищам, — говорит он.
Пожимая на прощание руки, добавляет:
— Черт с вами, действуйте».
Визитеры выходят из кабинета, удивленные ходом разговора.
— Но ведь он еще недавно считал введение чрезвычайного положения единственным выходом. Что же изменилось? — растерянно говорит Бакланов.
— А вы что хотите, чтобы политик такого масштаба сказал прилюдно «да»?
Болдин объясняет: даже не по столь щекотливому вопросу Горбачев ни «да» ни «нет» никогда не говорил. Он обходился обычно междометиями, молчанием или переводил разговор на другую тему, чтобы не сковывать инициативу, — обменивались визитеры впечатлениями о встрече.
* * *
Как было на самом деле? Нет ответа и, вероятно, не будет. Каждая сторона манипулирует встречей в Форосе в выигрышном для себя свете. У каждой стороны — своя правда.
Не претендуя на роль третейского судьи, хотел бы только изложить — без комментариев — четыре прелюбопытнейших факта. Один из них известен, три других — нет.
Варенников, по версии Горбачева, самый активный из визитеров, требовавший отставки президента, — оправдан военным судом, притом по настоянию обвинения, что бывает только при абсолютной невиновности подсудимого.
По свидетельству Болдина, однажды на одном из узких совещаний в рассуждениях о возможных выборах Президента СССР проскользнула мысль, что поднять рейтинг Горбачева можно и за счет того, чтобы как-нибудь его обидеть. Мысль промелькнула и вроде была забыта. Не всплыла ли она у Горбачева, когда он увидел визитеров?
После августовского кризиса, в ноябре 1991 года, Горбачев вызвал Шапошникова и предложил взять власть военным — на время, чтобы предотвратить распад Союза. «А потом бы…» — «Сразу в Лефортово», — подсказал догадливый маршал, имея в виду судьбу членов ГКЧП, предлагавших Горбачеву то же самое.
И последний, четвертый факт. На вечернем совещании в Кремле после возвращения визитеров из Фороса были предложения подать всем в отставку. Пусть Горбачев катится в пропасть. «А что будет со страной? — спросил Бакланов. — Плюнуть на все?».
Каждая сторона по сей день считает себя спасителем Отечества. Свои своих не познаша?
Глава 25
ТРОЕ В БЕЛОВЕЖСКОМ ЛЕСУ
Восьмого декабря 1991 года руководители трех республик, уединившись в глухом белорусском лесу в нескольких километрах от советско-польской границы, пришли к соглашению, в результате которого Советский Союз прекратил свое существование.
Случай беспрецедентный в мировой истории. Три человека решили судьбу великой державы, у которой был живой и дееспособный президент, являвшийся по конституции главнокомандующим многомиллионной армией, имевший в своем распоряжении мощнейшие спецслужбы, прокуратуру, внутренние войска.
Почему он, многомудрый и многоопытный глава государства, оказался бессильным перед университетским профессором из Минска, лектором из Киева, председателем союзного парламентского комитета по строительству, которые, правда, к тому времени стали главами республик, но по-прежнему союзных, по-прежнему в составе СССР?
«…А Президент СССР ничего не знает!..»
Утром девятого декабря 1991 года Вадим Андреевич Медведев, советник Президента СССР, позвонил Михаилу Сергеевичу в машину.
