вымылась и, приготовив все в дорогу, собралась проведать мать и сестренку с братишкой. Только начала одеваться, как ее вырвало. Хорошо, хоть девочек не было дома. От головной боли и ломоты во всем теле Алтынсес захотела прилечь.
Мастура насторожилась: веретеном вертевшаяся невестка среди бела дня вдруг пошла и легла на хике. Подошла, увидела, что та задремала, и успокоилась. Но уже вечер наступил, Зоя с Надей пришли домой, завозились, зашумели, а Алтынсес все не вставала. И лишь когда невестка начала что-то бормотать и постанывать, Мастура, жалея сон, легонько похлопала ее по спине.
— Уж не надорвалась ли ты, дочка? — потрогала лоб. — Господи, простудилась! Голова огнем горит!
— Сейчас встану, — сказала Алтынсес, приподнялась, и весь дом закружился у нее перед глазами.
Свекровь поспешно села на край хике. Шершавой ладонью погладила по лбу, по щеке. Кровь отхлынула с обветренного, обожженного солнцем лица Алтынсес, и старуха с испугом увидела матежные пятна. Она медленно опустила ладонь и положила на живот Алтынсес.
Алтынсес уже немного пришла в себя. Застеснявшись свекровьей руки, она шаль, которой укрывалась, подтянула к подбородку. Старуха же озабоченно ощупала ее живот.
— Ничего у меня не болит, я встану…
— «Встану, встану…» Глупая! Не мутит тебя? Не вырвало? А как у тебя… с той стороны?
— Не знаю, уже три месяца ничего нет…
— Так я и думала! Ай, дурная, ай глупая старуха! Правда, господи, правда!
— Что — правда?
— Ай, бестолковая старуха! И ты тоже, дочка… Молчишь ведь, ничего не говоришь. В тягости ты — вот что! И как только ты эти проклятые мешки ворочала? Ой, алла! Нажия, Зайтуна, сбегайте, сватью позовите. Лежи, сношенька, полежи, полежи…
Эта внезапная суетливость показалась Алтынсес забавной. В последние дни старуха все молчала, ходила сама не своя, глаз от земли не поднимала, будто потеряла что-то. А тут вспыхнула, ожила — ходит быстро, легко, на чердак слазила, достала душистых трав, разожгла очаг, поставила самовар, накалила сковородку, высыпала мелко нарезанное говяжье сало, и зашипели, поджариваясь в собственной вытопке, румяные шкварки.
А что же с ней-то… с ней самой? Правда, Алтынсес, когда в бане мылась, заметила, что пополнела немного в талии, но такое и на ум не пришло. А вдруг права свекровь? Странно как-то и боязно. Но ведь сама Алтынсес ничего не чувствует. Утомлена, в сон тянет — так это от усталости. Тошнит… чего не бывает, приболела малость. Может, простудилась. На дню по пять раз и в пот вгонит, и прознобит. Полно, завтра в лес ехать, а она разлеглась, стыд надо знать.
— Лежи! — прикрикнула Мастура, когда невестка попыталась встать. А саму так и носит от стола к печке, от печки в чулан. На длинный развевающийся подол уже два раза котенок бросился. Лицо старушки, словно цветок, раскрылось, даже морщины разгладились, глаза светятся. Пробегая, то подушку под головой у невестки поправит, то одеяло подоткнет. — Не раскрывайся, не раскрывайся, дочка, не дай бог, простудишься. Это надо же, до такого часа, и ничего не заметить…
Несмотря на легкий страх, Алтынсес с любопытством следила за этой суетой. Тело ее, казалось, навечно продрогшее под осенними дождями и пронзительным ветром, отходило, отходило, наполнялось блаженным теплом. Затянул свою песню самовар. Запах душистых трав щекочет ноздри, душу ласкает — это запах цветов, которые собирал для нее Хайбулла, когда возвращались с покоса… Далеко остались те вечера, наяву их уже нет. Будут ли еще… Не может быть, чтобы упавшей звездой, отшумевшей водой прошло ее счастье, нет…
Только Мастура накрыла стол к чаепитию, как в избу ветром влетела Фариза.
— Аллах милостивый! Вот радость нечаянная! — Села, встала, к дочери подбежала, отошла, со сватьей пошепталась. Будто небывалая для нее новость — женщина в тягости. Сама ведь четверых родила, четверых вырастила. Но руки трясутся, радостная оторопь вышла на лицо, на ресницах слезы дрожат.
— Уж не говори, сватья, и какая ведь радость. Узнал бы Хайбулла, от счастья макушка неба коснулась бы, у жеребеночка моего! — подхватила Мастура. — Ты только подумай, сватьюшка, ни ты, ни я ничего не заметили. Ты только на нее посмотри — в таком положении целый месяц подводы гоняла!
Фариза, не обращая внимания на недовольные охи-ахи Алтынсес, с боку на бок так и эдак перевернула, погладила ее, приласкала.
— Иншалла![55] — сказала она, отойдя от дочери. — Тело у дочки что твоя репка, ни синяков, ни ушибов, живот на месте. Только… ничего я что-то не нащупала.
— Сказала! Три месяца всего. Еще бы нащупала. — Мастура усмехнулась. — Ты на мою невестку не греши.
— Ладно, ладно, дай бог, чтобы все хорошо было. — И Фариза рассмеялась. — Вот найдет дочка себе подружку величиной с сосновую шишку!
Довольная, что есть с кем поделиться неожиданной радостью, Мастура вздохнула и села к самовару разливать чай.
— Подружка, говоришь… Дай бог рядом с отцом и матерью расти и радоваться. А если родится такой беркутенок, как мой Хайбулла, тоже лишним не будет. Отцу помощник, матери опора, — улыбнулась Мастура. Подставила табуретку к хике, принесла со стола еду, начала потчевать Алтынсес: — Ешь, невестушка, досыта ешь, тебе сейчас впроголодь ходить нельзя. И ты, сватья, не стесняйся, ешь. Нажия, Зайтуна, идите сюда! Что вы там притихли? Чего не доиграли — завтра доиграете.
Зоя и Надя, перешептываясь, подошли к Алтынсес. Надя подтолкнула Зою.
— Невестушка! — оглядевшись по сторонам, тихо сказала Зоя.
— Что, маленькая золовка?
Но Зоя не успела сказать, Надя вышла вперед и, прижавшись к Алтынсес, сказала сама:
— Мы с Зоей за ним смотреть будем.
— За кем — за ним? — обняла их Алтынсес.
— Ну за ним… за маленьким. В прошлом году Шамсикамар-апай с базара вот такую, — она пальчиками показала какую, — сестренку Файрузе привезла. Файруза теперь за ней смотрит, молочком поит, соску из тряпки дает. Нам сестренку не дает, уроните, говорит.
— А нашего, значит, и уронить можно? — спросила Мастура, пряча улыбку.
— Ну, вострушки, уже дознались! В доме, где дети, вор не спрячется, говорят, — сказала Фариза.
— Не уроним! Что мы, меньше Файрузы, что ли? — поджала губы Надя.
— Ладно уж, пошутила я. Будете, будете смотреть. Дай бог, вместе играть, вместе расти, — сказала старая Мастура, вытирая глаза кончиком платка.
Под сдержанно радостную беседу свекрови, матери и самовара, легко дыша от целебных трав, Атлынсес уснула.
* * *
Наутро женщин, назначенных на работу в лес, позвали в правление. Алтынсес, наконец-то выспавшаяся, проснулась свежей. Не тошнит, как вчера, тело не болит. Зря, выходит, свекровь с матерью всполошились. Она быстро встала, умылась, попила чаю и начала
