Любопытно, что, глядя в гроб, старый и больной Питирим не забывал внимательно следить краем глаза и за событиями в Москве, где оказался, под предлогом немощи и «удаления от излишних попечений», как раз к тому моменту, когда государь надумал наконец поставить нового патриарха на вакантное место после скончавшегося еще в феврале 1672 г. Иоасафа. Не исключено, что именно дряхлостью и предсмертными покаяниями Питирим так смутил и разжалобил государя, что 7 июля 1672 г. был возведен на патриарший престол.
Патриаршество
Воистину изумительно, куда делось покаяние и сколь великая гордыня обнажилась в речи Питирима к государю по поводу поставления своего в патриархи! [256] Он незамедлительно заявил, что «сердце царя в руке… Бога», а чтобы слушатели не сомневались в богопоставленности нового архипастыря, прямо уподобил себя Моисею и Иеремие, Григорию Богослову, Аарону и Исайе.
Гордыня Питирима просто великолепна, когда он толкует, по Давиду, свою покорность «тяжкому и превеликому ярму», возложенному на него — по повелению Бога — государем и освященным собором. Новый патриарх выразил надежду, что царь не оставит без помощи кормчего «превеликаго корабля сего… во еже пасти нам, смиренным, безбедно врученный смирению нашему христиано–российский народ сей».
Благодаря государя, Питирим из всей его многолюдной семьи называет (в отличие от своего завещания) лишь царевича Федора Алексеевича и царевну Татьяну Михайловну — явных сторонников сильной и богатой Церкви, защищать которую от напастей и бедности — важнейшая задача благочестивого царя. «По многолетнем, однако временном сем царствии», патриарх желает Алексею Михайловичу сравняться в «вечном царстве» с Константином Великим и Владимиром Святым.
«Нас же, смиренных, — желает себе Питирим, — да сподобит тот же Господь Бог паству врученную нам добре упаствити и на путь правый наставити… Всех же православных христиан, малых и великих, всякого чина и возраста, сущих под державой вашего благочестивого царствия — утвердит быть благопокорными и удобопослушными, как словесных овец, своему пастырю, водящему на пажити злачные, на место прохлаждения».
Недавно еще Питирим не знал, как «упаствить» прямо в рай самого себя. С патриаршего места он бодро объявил, что натурально приведет «в кровы небесные» все население Российского царства! От государя требовалась лишь общая защита и неустанное обогащение Церкви (что после запрета на расширение церковно–монастырского землевладения в Уложении 1649 г. выглядело смелой мечтой), а от овец — повиновение воле патриарха.
Проверить эффективность предложенной Питиримом системы россияне не смогли: в апреле 1672 г. патриарх скончался, перед смертью вновь впав в трепет и страх и переписав свое исполненное ужаса перед Божьим судом завещание. Заметных деяний менее чем за год архипастырства Питирим не совершил. Однако надо признать, что с ним считались больше, чем с Иоасафом.
Не случайно новый украинский гетман Иван Самойлович уже 12 августа 1672 г. поздравил Питирима, прося у него покровительства. Другой документ свидетельствует, что патриарх старался навести порядок в делах Церкви [257]. С. М. Соловьев весьма живо описывает, как Питирим вступился перед царем за боярыню Федосью Морозову и сестру ее княгиню Евдокию Урусову, брошенных в заточение за «сумасбродную лютость» в защите старой веры.
«Советую тебе, — говорил якобы Питирим царю Алексею, — боярыню ту Морозову вдовицу, кабы ты изволил опять дом ей отдать и на потребу ей дворов бы сотницу крестьян дал; а княгиню тоже бы князю отдал, так бы дело то приличнее было. Женское их дело; что они много смыслят!»
«Давно бы я так сделал, — мягко ответствовал государь проявившему полное непонимание женщин патриарху, — но не знаешь ты лютости той женщины… Если не веришь моим словам, изволь сам испытать, и сам узнаешь ее твердость… и вкусишь приятности ея». «Патриарх, — по замечанию Соловьева, — вкусил приятности ее и отступился» [258].
Этот случай подтверждает, что Питирим был неумен. Впрочем, это и так довольно понятно из жизни и деяний властолюбца. Хотя, конечно, власти предержащие на Руси вряд ли сочли бы сочетание гордыни от успешной карьеры и ужаса перед Божьим судом на смертном одре признаком неразумия.
Патриарх Иоаким: до воцарения Феодора Алексеевича
Путь наверх
Патриарх Иоаким (июль 1674—март 1690) был по видимости третьим никонианином на московском архиерейском престоле, но в отличие от Иоасафа II и Питирима никогда не рассматривался таковым. Возвысившийся при Никоне и во время борьбы царской власти с Никоном, Иоаким стал самостоятельной фигурой в истории Русской православной церкви. По мнению большинства историков, это была фигура зловещая: глава «мудроборцев», гонитель просвещения, враг реформ выглядит временами воплощением тупого консерватизма и безграмотности, ненавидящим всякое книжное учение, даже символом жестокости. По другому мнению, Иоаким был идеалом благоговейного почитания русских святынь, столпом истинного благочестия, образцом милосердия, поборником мира и, самое главное, верным сторонником Петра Великого.
Все эти несочетаемые на первый взгляд эпитеты и в особенности породившие их поступки патриарха, о деятельности которого сохранились целые горы документов, настойчиво заставляют нас признать Иоакима разносторонней и противоречивой личностью. В действительности речь идет лишь о разносторонности взглядов на архипастыря, выраженных уже в современной ему острой публицистике и отражающих противоречия времени.
Просвещение было опасно Церкви и самодержавному государству — но в то же время остро необходимо им. Россия выдвигалась на видное место в ряду мировых держав — и традиционные институты вынуждены были защищать свою самобытность от «искры западнаго зломысленнаго мудрования». Орел российский простер крылья над Европой и Азией, даровав мир и защиту бесчисленным иноверным народам — в составе единого православного самодержавного царства. С Запада люди бежали сюда, спасаясь от религиозных преследований — в России горели в огне собственные староверы.
Я уже не говорю о том, что сила, богатство и слава державы быстро прирастали вольнонаемным трудом, а господствующий слой, как и ныне, кормился благодаря внеэкономическому принуждению. Дать свободу развитию промышленности, торговли, просвещения и даже военного дела (в котором главную роль играла недворянская пехота) — означало для власть имущих поставить крест на себе самих. Страна должна была расти и развиваться в полузадушенном состоянии, в цепях крепостного рабства и ошейнике военно–полицейского государства.
Гарантом прочности феодальной империи был Чиновник — и именно Чиновником с большой буквы стал патриарх Иоаким. Вовсе не злодей и не безграмотный тупица, как его пытались представить гонимые поборники старой веры и новой европейской науки, — и отнюдь не святой, как силились доказать друзья и соратники патриарха. Человек умный и восприимчивый, который в начале своей духовной карьеры, по словам недоброжелателя, заявил царю Алексею Михайловичу: «Я, государь, не знаю ни старой веры, ни новой, но что велят начальники, то и готов творить и слушать их во всем!»
Отношения, выраженные народной мудростью в формуле: «Я начальник — ты дурак, ты начальник — я дурак», — были результатом многовекового политического развития России, объединенной вокруг Москвы с помощью Орды и вообще любых средств, но главным образом — благодаря формированию и укреплению сословия «служилых по отечеству». Позже оно стало называться обобщенно: дворянство. К наследственным царевым слугам (гордо именовав себя «холопьями государя») принадлежал Иван Петрович Савелов — будущий патриарх Иоаким.
Путь наверх.
Московский дворянин
История дворянского рода Савеловых наглядно показывает, как складывалось и укреплялось в верности московскому трону служилое сословие. Предок Ивана Петровича в конце XV в. был новгородским посадником. Иван Кузьмич Савелов крепко стоял вместе со знаменитой боярыней Марфой Борецкой за святую Софию и Господин Великий Новгород, когда старейшая русская республика [259] была разгромлена полками великого княэя московского Ивана III. Вырывая самые корни свободолюбия, великий князь только по жадности (ибо подданные были главным богатством государя) не вырезал тогда всех новгородцев. Иван III ограничился тем, что расселил до 18 000 семейств по разным уездам своего государства, особенно следя за разъединением знатных новгородских родов.
Прапрадед будущего патриарха, Иван Савелов, оказался в Можайске [260]. Потомки его, служа своим прежним неприятелям, в невысоких «городовых», редко в «московских» чинах не растеряли знаменитой новгородской предприимчивости. По крайней мере в 50–х г. XVII в. Савеловы были примерно в десять раз богаче средней российской дворянской семьи. Конечно, при этом мы считаем не «оклады»: на бумаге почти все дворяне имели право на изрядные поместья. Отец Иоакима, Петр Иванович Савелов, неоднократно отправлявшийся в весьма опасные посольства в Крым и Персию, к 1628 г. имел оклад в 330 четей земли [261] и 14 рублей деньгами. На самом деле он владел 82 четями в Можайском уезде, а в 1639 г. был пожалован еще 83 четями там же (если речь не идет об одной и той же земле) [262].
