Я спросил, рассказывала ли ей или давала ли читать моя мать историю своей жизни, которую писала в то время, и знает ли она все обстоятельства смерти моего деда и моего появления на свет.
— Я не помню, — сказала она.
— Вы не помните, знали ли вы историю, — или вы знали историю, но забыли?
Мисс Квиллиам помотала головой, и я понял, что не получу ответа, — но я в любом случае знал его.
Она вкратце поведала мне о событиях, приключившихся с ней со времени последней нашей встречи, после которой миссис Первиенс отправила ее в Париж. По возвращении она порвала отношения со своей покровительницей и, как следствие, провела несколько месяцев во Флите. Именно тогда она рассказала мне о встрече с нашими друзьями с Орчард-стрит, которые к счастью (или к несчастью!), примирились и воссоединились. Более говорить нам было не о чем, и я с печальным сердцем откланялся и поспешил домой.
Что же касается до дальнейшей судьбы мисс Квиллиам, друзья мои (если на минуту обратиться к вам прямо), то, коли она занимает вас, вам будет интересно узнать, что через пару лет до меня дошли слухи о ней — хотя с тех пор я уже ничего не слышал. Похоже, через год после вышеописанной встречи ее положение значительно улучшилось, когда она воссоединилась с женщиной помоложе, подругой прежних, более счастливых дней, которая сама оказалась в неблагоприятных обстоятельствах и наделала долгов. Они поселились вместе в комнатах в Холборне и, насколько я понял, зарабатывали на жизнь шитьем. Затем маленькое семейство понесло тяжелую утрату (в лице самого младшего своего члена) и не выдержало такого удара. Хелен потерялась из виду, как и ее компаньонка, — хотя мне сообщили, что последняя уехала во Францию и ныне проживает в Кале.
Так обстояли мои дела холодным дождливым вечером в конце ноября, на следующий день после событий, описанных в предыдущей главе. Я провел утро за книгами, а вторую половину дня за поисками работами и теперь ожидал Джоуи, который по заведенному обыкновению должен был принести мне постиранное белье.
Шел затяжной дождь, и на западе собирались темные облака. В ожидании Джоуи я сидел за маленьким столом у окна и мрачно подводил счет своим деньгам — отчасти, чтобы просто поупражняться в мастерстве счета, отчасти, чтобы оценить свое финансовое положение. После девяти месяцев у меня оставалось двадцать с небольшим фунтов, и я рассчитал, что при нынешнем образе жизни сумею протянуть еще полгода, после чего останусь без всяких средств.
Когда я пришел к этому безрадостному выводу, в парадную дверь громко и повелительно постучали. Поскольку теперь я оставался единственным постояльцем, а к моей хозяйке гости ходили редко, я предположил, что пришел Джоуи. Однако он не имел обыкновения стучать так нетерпеливо и настойчиво; стук напомнил мне о чем-то — о каком-то случае, имевшем место в прошлом, но сейчас напрочь вылетевшем из памяти.
Поскольку окна моей комнатушки под крышей выходили во двор, я не мог выглянуть на улицу, но минуту спустя услышал на лестнице шаги: похоже, поднимался не один человек. В мою дверь деликатно постучали, а потом на пороге появилась сияющая миссис Квейнтанс.
— К вам джентльмен, — сообщила она, явно радуясь возможности впервые сделать такой доклад своему мансардному жильцу.
Она удалилась, и означенный джентльмен вошел в комнату. Это был Генри. И сейчас он действительно производил впечатление истинного джентльмена: в белой касторовой шляпе, великолепном рединготе и бутылочного цвета фраке отличного покроя, украшенном серебряными пуговицами.
— Мой дорогой друг! — воскликнул он. — Какое счастье видеть вас снова!
Хотя Генри говорил с обычной своей живостью, мне почудилась в нем известная принужденность.
— Как вы нашли меня? — спросил я.
Он шутливо погрозил мне пальцем, а затем снял белые лайковые перчатки и сказал:
— Вы не сообщили мне свой адрес. Я нашел вас единственно благодаря самой удивительной счастливой случайности. Как-то раз, проезжая мимо, я увидел, как вы заходите в дом. Тогда я слишком спешил, чтобы останавливаться, но я запомнил номер дома — и вот он я перед вами.
Да уж, стечение обстоятельств поистине казалось удивительным, а я научился не верить в подобного рода совпадения.
— По какому вопросу вы явились? — сухо осведомился я.
Он уселся с весьма самоуверенным видом и ответил:
— В связи с процессом Момпессонов.
— В таком случае не стану вас задерживать, ибо он меня больше не интересует.
Казалось, Генри покраснел.
— Конечно же, вы в нем заинтересованы! — воскликнул он. — По крайней мере, в юридическом смысле.
— Едва ли. Теперь, когда завещание уничтожено, я не могу рассчитывать ни на какую выгоду, независимо от исхода процесса.
Он отвернул от меня лицо и закусил губу.
— Неужто вы так легко отступите?
— Хотя поначалу я очень расстроился, когда Клоудир уничтожил завещание, — сказал я, — теперь я доволен, что больше не имею отношения к этому делу. Никакие незнакомые люди не жаждут моей смерти, а от такой чести, уверяю вас, я бесконечно рад отказаться.
Генри посмотрел на меня со странным выражением торжества в глазах.
— Так вы полагаете, вам ничего больше не грозит?
Я удивленно кивнул.
— Значит, вы не знаете, что произошло? Видите ли, вам следует проявить интерес к процессу. Претендент со стороны Малифантов заявил о своих правах на наследство.
— Да неужели?! — воскликнул я. — И кто же он?
— Его личность пока не раскрывается. Поверенный, действующий от его имени, в официальном порядке заявил суду, что такой человек существует, а поскольку кодицилл сейчас имеет силу, смерть мистера Сайласа Клоудира означает, что теперь поместье переходит к наследнику Малифанту, и он предъявит права на него, когда суд признает вас мертвым.
У меня мороз побежал по коже, и возникло такое ощущение, будто меня снова затягивает в водоворот, из которого, как мне казалось, я раз и навсегда выплыл.
— Тогда я не стану мешать, — сказал я. — Пускай суд объявляет меня мертвым, и поместье переходит к этому человеку, а не к британской короне. Какое мне дело?
— Видите ли, все не так просто. Вы живы, и посему факт вашего существования представляет — вернее, должен представлять — значительный интерес как для Момпессонов, так и для претендента Малифанта.
— Вас определенно очень интересует процесс. Вы говорите, что имя претендента пока не названо — но смею предположить, вам оно известно?
Генри улыбнулся столь холодно, что я невольно задался вопросом, как я вообще мог считать его добрым и благожелательным человеком. Странная мысль внезапно пришла мне в голову.
— Извините, что не отвечаю на ваш вопрос, — сказал он. — Но вы ведь понимаете, не правда ли, что не обеспечите своей безопасности, просто позволив суду объявить вас мертвым. Слишком многое поставлено на карту.
— Вы хотите сказать, что означенное лицо без малейших раздумий уберет меня с дороги?
Он лишь смахнул с начищенных ботинок пыль носовым платком.
— Но вы забываете, что для всех я уже умер, — сказал я.
Он улыбнулся и мягко заметил:
— Но видите ли, я-то знаю правду.
Я смотрел на Генри и проникал в самую его душу. Как я мог предполагать, что им движет что-либо, помимо алчности и своекорыстия? Кровь прихлынула к моим щекам, когда я со стыдом вспомнил, насколько был доверчив. Я пришел к нему со своей ужасной историей о смерти Стивена, а он не стал меня слушать. Смерть Стивена! Я вспомнил, как Стивен говорил мне, что именно Генри убедил его довериться тетке. Разумеется, он причастен к смерти Стивена! Каким же глупцом я был! Как я смел винить свою мать в пагубной доверчивости!
— В таком случае я полагаю, — сказал я, стараясь говорить по возможности твердым голосом, — что вы явились ко мне со своим прежним постыдным предложением шантажировать сэра Дейвида и леди Момпессон?
Продолжая говорить, я двинулся к двери, давая гостю понять, что его присутствие здесь нежелательно. Однако он продолжал сидеть в кресле, лениво покачивая ногой. Его самоуверенность возрастала по мере того, как я терял спокойствие духа.
— Вы глубоко заблуждаетесь, — ответил он.
Я настолько удивился, что сел обратно в кресло.
— Представьте, — начал он, устремив задумчивый взгляд в потолок, — насколько иной была бы ситуация, если бы завещание, возвращение которого стоило вам и вашим друзьях таких усилий, по-прежнему существовало?
— Но его не существует, — сказал я. — Документ уничтожили у меня на глазах.
— Да, но если предположить, что оно не уничтожено? — настаивал Генри.
— Тогда, будь оно представлено суду, мне больше не грозила бы опасность.
Он резко, раздраженно рассмеялся.
