взмывает моя мысль, и верю, что я неизмеримо сильнее как писатель всех, кого я ни знаю. Но в таких условиях, как сейчас, я, возможно, пропаду.
3-го сентября, понедельник.
После ужасного лета установилась чудная погода. Несколько дней уже яркое солнце, тепло.
Я каждый день ухожу на службу в этот свой «Гудок» и убиваю в нем совершенно безнадежно свой день.
Жизнь складывается так, что денег мало, живу я, как и всегда, выше моих скромных средств. Пьешь и ешь много и хорошо, но на покупки вещей не хватает.
Без проклятого пойла — пива не обходится ни один день. И сегодня я был в пивной на Страстной площади с А. Толстым, Калмен[сом][559] и, конечно, хромым «Капитаном», который возле графа стал как тень.
* * *
Сегодня уехали родные в Саратов.
* * *
Сегодня днем получилась телеграмма Роста: в Японии страшное землетрясение. Разрушена Иокогама, горит Токио, море хлынуло на берег, сотни тысяч погибших, императорский дворец разрушен, и судьба императора неизвестна.
И сегодня же, точно еще не знаю, мельком видел какую-то телеграмму о том, что Италия напала на Грецию[560]. Что происходит в мире?
* * *
Толстой рассказывал, как он начинал писать. Сперва стихи. Потом подражал. Затем взял помещичий быт и исчерпал его до конца. Толчок его творчеству дала война.
9-го сентября. Воскресенье.
Сегодня опять я ездил к Толстому на дачу и читал у него свой рассказ «Дьяволиада». Он хвалил, берет этот рассказ в Петербург и хочет пристроить его в журнал «Звезда» со своим предисловием. Но меня-то самого рассказ не удовлетворяет.
* * *
Уже холодно. Осень. У меня как раз безденежный период. Вчера я, обозлившись на вечные прижимки Калменса[561], отказался взять у него предложенные мне 500 рублей и из-за этого сел в калошу. Пришлось занять миллиард у Толстого (предложила его жена).
18 сентября. Вторник.
В своем дневнике я, отрывочно записывая происходящее, ни разу не упомянул о том, что происходит в Германии.
А происходит там вот что: германская марка катастрофически падает. Сегодня, например, сообщение в советских газетах, что доллар стоит 125 миллионов марок! Во главе правительства стоит некий Штреземан[562], которого сов[етские] газеты называют германским Керенским. Компартия из кожи вон лезет, чтобы поднять в Германии революцию и вызвать кашу. Радек на больших партийных собраниях категорически заявляет, что революция в Германии уже началась[563].
Действительно, в Берлине уже нечего жрать, в различных городах происходят столкновения. Возможное: победа коммунистов и тогда наша война с Польшей и Францией, или победа фашистов (император в Германии etc.) и тогда ухудшение советской России. Во всяком случае, мы накануне больших событий.
* * *
Сегодня нездоров. Денег мало. Получил на днях известие о Коле (его письмо); он болен[564] (малокровие), удручен, тосклив. Написал в «Накануне» в Берлин, чтобы ему выслали 50 франков. Надеюсь, что эта сволочь исполнит.
* * *
Сегодня у меня был А. Эрл[их], читал мне свой рассказ. Ком[орский] и Дэви[565]. Пили вино, болтали. Пока у меня нет квартиры — я не человек[566], а лишь полчеловека.
25-го сентября. Вторник. Утро.
Вчера узнал, что в Москве раскрыт заговор. Взяты: в числе прочих Богданов, пред[седатель] ВСНХ! и Краснощеков[567], пред[седатель] Промбанка! И коммунисты. Заговором руководил некий Мясников[568], исключенный из партии и сидящий в Гамбурге. В заговоре были некоторые фабзавкомы (металлистов). Чего хочет вся эта братия — неизвестно, но, как мне сообщила одна к[оммунистка], заговор «левый» (!) — против НЭПа!
В «Правде» и других органах начинается бряцание оружием по поводу Германии (хотя там и нет, по-видимому, надежды на революцию, т. к. штреземановское правительство сговаривается с французским). Кажется, в связи с такими статьями червонец на черной бирже пошел уже ниже курса Госбанка.
Qui vivra — verra![569]
30-го (17-го стар[ого] ст[иля]) сентября 1923 г.
Вероятно, потому, что я консерватор до... «мозга костей» хотел написать, но это шаблонно, ну, словом, консерватор, всегда в старые праздники меня влечет к дневнику. Как жаль, что я не помню, в какое именно число сентября я приехал два года тому назад в Москву. Два года! Многое ли изменилось за это время? Конечно, многое. Но все же вторая годовщина меня застает все в той же комнате и все таким же изнутри.
Болен я, кроме всего прочего...
* * *
Во-первых, о политике: все о той же гнусной и неестественной политике. В Германии идет все еще кутерьма[570]. Марка, однако, начала повышаться в связи с тем, что немцы прекратили пассивное сопротивление в Руре. Но зато в Болгарии идет междоусобица[571]. Идут бои с... коммунистами! Врангелевцы участвуют, защищая правительство.
Для меня нет никаких сомнений в том, что эти второстепенные славянские государства, столь же дикие, как и Россия, представляют великолепную почву для коммунизма.
Наши газеты всячески раздувают события, хотя, кто знает, может быть, действительно мир раскалывается на две части — коммунизм и фашизм.
Что будет — никому не известно.
* * *
Москва по-прежнему чудная какая-то клоака. Бешеная дороговизна, и уже не на эти дензнаки, а на золото. Червонец сегодня — 4000 руб. ден[знаки] 1923 г. (4 миллиарда).
По-прежнему и даже еще больше, чем раньше, нет возможности ничего купить из одежды.
Если отбросить мои воображаемые и действительные страхи жизни, можно признаться, что в жизни моей теперь крупный дефект только один — отсутствие квартиры.
В литературе я медленно, но все же иду вперед. Это я знаю твердо. Плохо лишь то, что у меня никогда нет ясной уверенности, что я действительно хорошо написал. Как будто пленка какая-то застилает мой мозг и сковывает руку в то время, когда мне нужно описывать то, во что я так глубоко и по-настоящему (это-то я твердо знаю) проникаю мыслью и чувством.
5 октября. Пятница.
Во-первых, политические события.
В Болгарии начисто разбили коммунистов. Повстанцы частью перебиты, частью бежали через границу в Югославию. В числе бежавших заправилы — Коларов и Димитров[572]. Болгарское правительство (Данков) требует выдачи их. По совершенно точным сообщениям, доконали большевиков (поскольку, конечно, верно, что повстанцы большевики) Врангель с его войсками[573].
В Германии, вместо ожидавшейся коммунистической революции, получился явный и широкий фашизм. Кабинет Штреземана подал в отставку[574], составляется деловой кабинет[575]. Центр фашизма в руках Кара, играющего роль диктатора,
