Несколькими днями позже количество убитых на верхней дороге малакасийцев значительно увеличилось, как, впрочем, и количество напавших на них бандитов выросло до размеров хорошо вооруженного отряда неких полубезумных монстров-убийц, способных в любой момент напасть и на мирных жителей Саутпорта.
Поднимавшийся во время появления патруля шум казался малакасийцам реакцией на все эти слухи; на самом деле жители города громко кричали, созывая домочадцев и домашних зверюшек, исключительно в целях предупреждения. Чтобы каждый, кому нужно было скрыться, успел это сделать, благополучно ускользнув от недреманного ока оккупантов, и на тихой улочке вновь воцарились покой и порядок.
Бранаг каждый раз реагировал на предупреждение соответствующим образом. Метнувшись к кладовой, он коротким свистом предупреждал Хойта; тот, в свою очередь, нырял за ряды дубленых коровьих шкур, весьма неопрятным, даже страшноватым занавесом свисавших с перекладин и потолка, и мгновенно отодвигал две доски, за которыми и открывалось их тесное потайное убежище.
Когда им приходилось сидеть там втроем, они старались даже руками и ногами не шевелить и не говорили ни слова, считая мгновения и напряженно ожидая, пока патруль уберется из мастерской и перейдет к обыску следующего дома. Ханна, спрятав лицо в ладони, прислушивалась к грохоту и шарканью тяжелых малакасийских сапог, пока солдаты обшаривали дом Бранага, и ей все время хотелось забиться поглубже в темноту. Она вся съеживалась и даже мысли свои загоняла в самые темные уголки сознания — сидела как каменная, ни жива ни мертва, и каждый раз обмирала от страха, когда стук сапог замолкал где-то рядом.
А вдруг они что-то заметили? Что, если Хойт небрежно задвинул доски? Что, если кто-то из них обратил наконец внимание на то, что дом снаружи несколько шире, чем кажется изнутри? Из этого шкафа им не спастись, это уж точно. Здесь они заперты, как в самой надежной ловушке.
Однако никто их так и не нашел. И патрульные ни разу ничего не заметили. И каждый раз после их ухода, когда Ханна медленно отнимала руки от лица и поднимала голову, перед глазами у нее начинали плясать яркие вспышки желтого и белого света — так крепко она прижималась лицом к коленям.
Когда они еще только пришли в Саутпорт, Хойт настоял, чтобы всю первую ночь они провели в этом убежище, ибо бесконечные обыски продолжались до самого рассвета. Отряды солдат то и дело врывались в мастерскую, ворошили груды седел, уздечек, подпруг, ремней, недошитых башмаков и сапог, перебирали даже необработанные шкуры в надежде отыскать свидетельства того, что шорник укрывает преступников. Та ночь была, пожалуй, самой страшной в жизни Ханны. И Хойт, почувствовав ее растущую тревогу, даже зажег тоненькую парафиновую свечечку, чтобы хоть чуточку осветить этот душный убогий тайник. Но и при столь жалком освещении Ханна сумела разглядеть оружие, висевшее у нее над головой на стенах потайного чулана, — боевые топоры, мечи, кинжалы и луки. А прямо у себя за спиной она заметила пять туго набитых сумок, сплетенных из конопли; одна оказалась чуть приоткрытой, и Ханна увидела целую кучу серебряных монет.
Только тут ей стало ясно, что ее спасители — члены некоего организованного ополчения или партизанского движения. Так что если ее найдут вместе с ними в этом тайнике, где спрятано столько оружия и денег, то почти наверняка подвергнут допросам и пыткам, а потом казнят. Она покрепче обхватила себя руками и постаралась не думать о том, как они будут выбивать у нее сведения о повстанцах — те сведения, которых она не имеет, а стало быть, и дать им не может.
«Стивен, — прошептала она так тихо, чтобы даже Хойт не смог ее услышать, — где ты, Стивен? »
Когда же не нужно было забиваться в эту щель и дружно затаивать дыхание, Ханна, Хойт и Черн проводили время в довольно просторной кладовой Бранага. Мужчины строили планы о том, как они все вместе отправятся в некий город Миддл-Форк, а Ханна, чтобы не скучать, помогала Бранагу в работе. Довольно скоро она научилась очень неплохо полировать седла с помощью кожаного круга, доводя их чуть ли не до зеркального блеска, и прямо-таки сияла от гордости, когда шорник хвалил ее.
Бранаг ухитрялся снабжать их едой и пивом, пряча все это в деревянных ящиках, укрытых необработанными шкурами, или среди тех вещей, которые нуждались в починке. Среди местных жителей он славился поистине невероятным аппетитом и был почти уверен, что и оккупационным властям не придет в голову обращать внимание на его слишком объемные закупки продовольствия или расспрашивать, зачем у него в кладовой хранится столько еды. К тому же он рисковал так давно, что давно уже научился не рисковать понапрасну. Собственно, самым главным было то, чтобы никто не узнал о тайнике с оружием и деньгами, поэтому прятавшиеся там же люди вынуждены были смириться с тем, что вся их еда всегда слегка отдает запахом шкур.
Но несмотря на это, Ханна находила еду вполне приемлемой, а некоторые кушанья казались ей даже изысканными. Правда, случалось и такое, что она предпочитала вообще отказаться от пищи: когда не могла определить, что же ей предлагается съесть, или, например, если предлагаемое блюдо на вид и на вкус оказывалось таким отвратительным, что она не могла заставить себя съесть ни кусочка даже из вежливости. Привычную куртку и свитер она сняла и переоделась в какую-то длинную шерстяную рубаху типа туники, которую подпоясывала кожаным ремешком. Затем Хойт, несмотря на все мольбы Ханны, потребовал, чтобы она сняла и свои любимые теннисные туфли и синие джинсы, предложив ей вместо них грубоватые домотканые узкие штаны и пару новеньких башмаков — башмаки, по крайней мере, шил сам Бранаг, который заверил ее, что это самая лучшая пара.
После этого Черн подстриг ей волосы. Великан жестом велел ей повернуться к нему спиной и сесть на низенький табурет, затем взял у Бранага самые острые ножницы для стрижки овец и стал срезать одну шелковистую прядь за другой. Шесть или семь решительных взмахов ножницами — и от длинных роскошных волос Ханны остались одни воспоминания, а сами волосы мягкими волнами легли на пол к ногам Черна. Покончив со стрижкой, он свистом подозвал Бранага, которому уже объяснили, что столь радикальная стрижка вызвана исключительной необходимостью. Бранаг вошел в кладовую, помешивая что-то в керамической плошке тонкой кистью из лошадиного волоса. Мощная крупная собака — должно быть, волкодав, догадалась Ханна, — беззвучно ступая мощными лапами, неотступно следовала за ним.
— Это не навсегда, — сказал Бранаг в ответ на немой вопрос Ханны. — Ничего страшного. Краску я изготовил из смеси ягод, древесной коры и сока некоторых растений, прокипятив все это с рыбьим жиром, чтобы легче было наносить на волосы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
