Удерживающий парня рейтар хмыкнул досадливо:
— Да что ты мямлишь? Чего мы вообще затеялись с этой соплей посреди улицы? Давай жалобщика крикнем для опознания, давай кабатчика потрясем. Долго ли?..
— А если этот не врет? Поднимем шум, суету, а настоящий покуда выскользнет. И опознавателю нет особой веры — что он там видел в темноте! Ткнул небось в первого прохожего... А кабатчик персона пристрастная...
— Давай к себе заберем. Выспросим у орденских портрет того Нора, сличим. Если про имя соврал, значит, и остальное...
— Однако же ты и дурень! У орденских он выспросит — экое плевое дело! Врет, не врет... Орден певца-идиота отпустил жить. Если недоросль врет — мы с тобой угодим под копыта Ордену, если не врет — бесноватому на глаза попадемся...
Миг молчания. Потом — очень тихо, но с яростной дрожью в голосе:
— Рико, мы же святую клятву давали! На Первом Кресте и адмиральском штандарте клялись! Ну?
— Те, кого удостаивают чести последнего подвига, тоже на всем клялись!
Оба одновременно посмотрели на своего третьего соратника, но он демонстративно отвернулся, шагнул в сторону. Разбирайтесь, мол, сами, а я вас вообще не слышу, я за улицей слежу.
Рико было заговорил, но тут же смолк, вслушиваясь. Охраняющая стекольный двор шавка вдруг захлебнулась остервенелым лаем, и почти сразу где-то поблизости коротко прогнусавил сигнальный рожок.
Нору показалось, будто рейтарская хватка слегка ослабела.
— Взяли кого-то! — с явным облегчением фыркнул Рико. — Настоящего — вот кого взяли! И, хвала могучим, не мы. Отпусти недоросля!
И огорошенный негаданным счастьем Нор почувствовал, как нехотя соскользнули с его плеча железные пальцы.
6
Никогда в жизни Нор не видал таких окон. Огромный, во всю стену просторного зала витраж багряно-желтых тонов изображал толпу странных, несхожих друг с другом людей, бредущих по мертвой равнине мимо зрителя и мимо закатного солнца. То есть солнце, конечно, с тем же успехом можно было бы счесть рассветным, но оттенки замутненного временем или пылью стекла навевали непобедимую вечернюю тоску.
За окном наливался прозрачным светом ясный солнечный день; небо, наверное, еще не успело вылинять от жары и городской пыли, а тут... Тут было грустно. Цветное стекло пятнало стены вянущим пурпуром, тусклой холодной медью, и эти пятна висли на торцевых дощечках бесчисленных книг, будто последние осенние листья на окоченелых ветвях.
Книги, книги, книги... Огромные (в одиночку не сдвинешь) и крохотные, не больше ладони; изысканные, в разукрашенных тончайшей резьбой драгоценных футлярах, а рядом простые пачки папирусных листов, втиснутые между некрашеными досками... От книг прогибаются полки непомерных этажерок и стеллажей, книги валяются на креслах, на длинном вычурном столе — среди бесценного латонского фаянса, стеклянных графинов и серебряных винных чашек. В кабинете покойного отца Нора тоже хранилось очень много книг — штук, наверное, двадцать. Но то были умные, полезные сочинения: лоции, генеалогические опусы, повествования о войнах и плаваниях, жития Благочинных да еще — хвала Ветрам! — весьма приличные записи нескольких творений Рарра, когда-то приобретенные родителями из желания не отставать от моды.
Здесь же книги какие-то бессмысленные. Пользуясь затянувшимся отсутствием хозяина, Нор украдкой заглянул в одну — непонятные значки, глупые рисунки, целые листы ничего не означающих слов... Будто писано не на благородном арси, а на людоедском наречии. Зачем, спрашивается, такие в доме держать?
А вот ни символа всемогущих, ни двадцатисвечия, ни хоть лампадки крохотной в зале нет. Видать, хозяин действительно даже пекла бесовского не боится. Отчаянный...
Но всего страннее то, что едва ли не самое почетное место в этом нелепейшем зале отведено гигантским клавикордам. Инструмент, прихотливыми очертаниями напоминающий фасады особняков времен второго нашествия, дыбится у дальней стены, отражаясь в узорном паркете россыпью золотых сполохов и ласковыми бликами белоснежной китовой кости. В Пантеоне клавикорд куда скромнее...
Все-таки не надо было сюда приходить. Уши-то у здешнего хозяина дырявые, но и голова небось не без дырки: либо в детстве на солнцепеке передержали, либо он вроде Лопоуха каретой крепко задет. Ну вот куда он убрел? Заставил подробнейшим образом рассказать все, что случилось после того, как Нор вышел из ворот орденского особняка; потом велел посидеть немного в одиночестве... Ничего себе, немного! Солнце уже выкарабкалось чуть ли не на самую небесную верхушку, из стоящих в углу водяных часов почти треть склянки вытечь успела, а его все нет. Заснул по дороге? Или, может, отрядил кого-то из слуг звать рейтар, а сам и думать забыл о своем негаданном визитере? Вряд ли, конечно, да ведь недужная голова до чего хочешь додумается...
Да, может, и зря парень сюда притащился, только больше-то идти было некуда! А так хоть тень повода для визита выдумалась: рассказать по непонятную рейтарскую перебранку.
Все-таки речи ночных поимщиков каким-то краем задевали здешнего хозяина, которого ветеран Рико назвал бесноватым. И о собственном неуклюжем вранье надо предупредить — вдруг благодетелю от этого выйдет какая-нибудь неприятность, а тот и готов не будет! Да и вообще... Ведь сказал же щеголеватый старец (тогда, давно): приходи. Вот — пришел, хотя идти пришлось долго.
Щедрая на пакости ночь успела перевалить за середину, прежде чем парень наконец добрался до улицы Горшечников, а потом и до узкого каменного моста, перебросившегося крутой аркой над зловонной канавой (канаву эту по старинке продолжали именовать Замковым Водостоком, хотя воды в ней давно уже было гораздо меньше, нежели всего прочего). Нор так торопился проскочить дурно пахнущее неуютное место, что напрочь забыл об осторожности. Но вот измотавшему душу блужданию в черной пустоте малознакомых улиц виден близкий конец — темный силуэт трехэтажного особняка, который был бы совершенно неотличим от соседних, если бы его крыша не вспучивалась к звездному небу странной уступчатой башенкой. Дворика особняк, похоже, не имел; вплотную к нему лепились, уродуя фасад, два приземистых длинных строения — наверное, конюшня и каретный сарай. В общем, не больно изысканное жилище — во всяком случае, Нор ожидал чего-нибудь повнушительнее.
Торопливо спускаясь со вздыбленной холки моста (тоже, кстати, не вполне безопасное дело: темно, перил нет, а брусчатка до скользоты зашаркана множеством поколений), парень мельком подумал об изрядных неудобствах столичной жизни. Даже этакий приметный и, несомненно, влиятельный человек, оказывается, лишен возможности подыскать для себя жилье с палисадником и без сточной канавы под окнами. Не может же ему нравиться подобное место! Или...
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
