Резкая оценка общественно-политической ориентации «Русского слова» неоднократно подкреплялась ссылками Щедрина на истолкование романа Тургенева в этом журнале. С другой стороны, резкий тон Щедрина как по адресу «Русского слова», так и по адресу Тургенева, объяснялся в это время началом «расцвета» эпигонской антидемократической беллетристики, в которой тургеневские идеи о нигилизме получали намеренно уродливую, реакционную окраску. Щедрин защищал демократические идеи «Современника» в борьбе с литературной реакцией, которая рассматривала свои нападки на революционно-демократическую молодежь как продолжение дела, якобы начатого Тургеневым в романе «Отцы и дети», и тем самым дезориентировала читателя.
В мартовской книжке «Современника» за 1864 год Щедрин продолжил полемику с журналом «Русское слово», который своей нигилистической фразеологией невольно помогал сгущению «тумана», создаваемого охранителями вокруг идей молодого поколения. Туман этот, — отмечал Щедрин, — «еще более способствует размножению тех темных личностей, которые упомянуты мной <…> под именем юродствующих и вислоухих и которые сами совершенно серьезно готовы признать воришку Басардина[217] за тип современного прогрессиста, как признали таковым, в недавнее время, болтуна Базарова» (Совр, 1864, № 3, с. 56–57). Далее Щедрин продолжал: «В позапрошлом году пущено было в ход слово „нигилизм“, слово, не имеющее смысла и всего менее характеризующее стремления молодого поколения <…> Между тем слово пошло в ход и получило право гражданственности <…> именно благодаря тем вислоухим, которые ухватились за него, словно утопающие за соломинку, стали драпироваться в него, как в некую златотканую мантию, и из бессмыслицы сделали себе знамя» (там же, с. 58).
Определение «болтун», которое распространялось, разумеется, и на Писарева, было вызвано резко-критическим отношением Щедрина к общественно-политической позиции журнала «Русское слово», не соответствовавшей революционному демократизму в духе Чернышевского и его последователей. Отсюда — суровое отношение в этот период к роману «Отцы и дети» и его автору, который, по мнению Щедрина, «нечаянно» (см.: Салтыков-Щедрин, т. 5, с. 169) нанес вред демократическому движению, так как дал реакции повод воспользоваться негативным определением «нигилист» для опорочивания всех оппозиционных сил[218]. Щедрин и впоследствии не прощал Тургеневу этой его невольной вины. Вместе с тем в дальнейшем, когда изменилась историческая обстановка, Щедрин подчеркивал большое положительное значение романа Тургенева[219].
В конце 1875 или в начале 1876 г. Тургенев получил от сатирика письмо, посвященное его роману. Это письмо не сохранилось, но ответ на него Тургенева свидетельствует о том, что общая оценка романа Салтыковым-Щедриным, несмотря на веские критические замечания и упреки, была высокой. В связи с этим 3 (15) января 1876 г. Тургенев писал Щедрину: «Ну а теперь скажу два слова и об „Отцах и детях“, так как Вы об них говорили. Неужели Вы полагаете, что всё, в чем Вы меня упрекаете, не приходило мне в голову? Оттого мне и не хотелось бы исчезнуть с лица земли, не кончив моего большого романа <…>[220] Не удивляюсь, впрочем, что Базаров остался для многих загадкой; я сам не могу хорошенько себе представить, как я его написал. Тут был — не смейтесь, пожалуйста, — какой-то фатум, что-то сильнее самого автора, что-то независимое от него. Знаю одно: никакой предвзятой мысли, никакой тенденции во мне тогда не было <…>. Скажите по совести, разве кому-нибудь может быть обидно сравнение его с Базаровым? Не сами ли Вы замечаете, что эта самая симпатичная из всех моих фигур? „Тонкий некий запах“ присочинен читателями; но я готов сознаться (и уже печатно сознался в своих „Воспоминаниях“), что я не имел права давать нашей реакционной сволочи возможность ухватиться за кличку, за имя; писатель во мне должен был принести эту жертву гражданину — и потому я признаю справедливыми и отчуждение от меня молодежи и всяческие нарекания <…> Возникший вопрос был поважнее художественной правды— и я должен был это знать наперед».
Несколько позднее Щедрин также высока оценивал роман Тургенева, усматривая в нем — в богатстве его социального содержания — влияние традиций «Современника». 15 (27) февраля (1876 г.), в ожидании выхода в свет тургеневской «Нови», он писал П. В. Анненкову: «Тургенев — писатель субъективный, и то, что не выливается прямо, выходит у него плохо <…> Нет никого, кто бы вызывал его на споры и будил его мысль. В этом отношении разрыв с „Современником“ и убил его. Последнее, что он написал, „Отцы и дети“, было плодом общения с „Современником“. Там были озорники неприятные, но которые заставляли мыслить, негодовать, возвращаться и перерабатывать себя самого» (Салтыков-Щедрин, т. 18, кн. II, с. 262). В некрологе Тургенева Салтыков-Щедрин указывал, что Тургенев вслед за Пушкиным умел пробуждать «те простые, всем доступные общечеловеческие „добрые чувства“, в основе которых лежит глубокая вера в торжество света, добра и нравственной красоты»; что все его сочинения «проникнуты тою страстною жаждой добра и света, неудовлетворение которой составляет самое жгучее больное место современного существования. Базаровы, Рудины, Инсаровы — всё это действительные носители „добрых чувств“, всё это подлинные мученики той темной свиты призраков, которые противопоставляют добрым стремлениям свое бесконтрольное и угрюмое non possumus» (там же, т. 9, с. 458). Из писательских суждений о романе особого упоминания заслуживает отзыв В. Ф. Одоевского, относящийся, по всей вероятности, к 1867 году. В характере и поведении Базарова Одоевский усмотрел отсутствие цельности, логически и психологически недостаточно оправданное (а потому и едва ли извинительное) противоречивое соединение разнородных черт и элементов. Формулируя в связи с этим свои претензии Тургеневу, Одоевский отмечал: «Для сопряжения разнородных элементов часто необходим посредствующий элемент; так, нужна известная степень жара для соединения серы и ртути, т. е. для образования киновари. То же и в мире искусства, могут быть соединены весьма разные черты в одном и том же лице и образовать цельный характер; напротив, в другом случае эти черты составляют агломерат, хотя и могущий образоваться в цельный организм — но лишь хитростию искусства. Все характеры, даже второстепенные, в „Отцах и детях“ представляют нам эту органическую цельность — дело высокого таланта. Отца и дядю, мать <…> Ситникова и даже Феничку <…> видим перед собою живьем; нельзя того же сказать о Базарове». Подробный анализ отношения Одоевского к роману «Отцы и дети» и его главному герою см. в статье: Турьян М. А. В. Ф. Одоевский в полемике с И. С. Тургеневым. — Русская литература, 1972, № 1, с. 98–101. Замечание Одоевского о том, что Базаров лицо недостаточно живое по сравнению с другими лицами романа, а главное — лицо, поведение которого, в иных случаях, осталось без должного авторского «объяснения», перекликалось с некоторыми замечаниями Герцена (см. выше, с. 443).
Незадолго до кончины писателя с ним встретился К. А. Тимирязев. Тургенев был растроган восторженным отношением молодого Тимирязева к Базарову и подарил ему экземпляр «Отцов и детей» со своим автографом. Впоследствии, в работе «Развитие естествознания в России в эпоху 60-х годов», Тимирязев отмечал, что «в неизвестном провинциальном докторе» Тургенев «угадал будущих Боткина, Сеченова и вообще всё могучее движение русской науки» (Тимирязев К. А. Сочинения. М., 1939. Т. 8, с. 173). Сравнивая далее тургеневского Базарова с Петром I, К. А. Тимирязев писал по этому поводу: «Тот и другой были прежде всего воплощением „вечного работника“ всё равно „на троне“ или в мастерской науки. Оба властной рукой „втолкнули“ русского человека в круговорот — один современной ему общеевропейской жизни, другой в еще труднее доступную область общечеловеческой научной мысли. Оба, убежденные реалисты, ставили выше всего знание, науку и с каким-то умственным аскетизмом отталкивали от себя всё смягчающее, скрашивающее жизнь, во имя служения тому, что представлялось им настоятельной потребностью минуты. Оба с безжалостною грубостью и нетерпимостью шли напролом. Оба созидали — разрушая» (там же, с. 174).
Роман Тургенева получил высокую оценку в марксистской критике, стремившейся к историческому осмыслению типа Базарова. «Пусть Тургенев, — писал В. В. Воровский, — неверно изобразил Базарова в тех или других деталях, пусть он — в силу психической чуждости этому типу — утрировал в нем как раз отрицательные черты, — одно несомненно: в основу характеристики нигилиста он положил действительные черты реального общественного типа, развернувшегося вскоре пышным цветом и заполнившего своей проповедью рационализма и индивидуализма целое десятилетие» (Воровский В. В. Сочинения. Л., 1931. Т. 2, с. 74).
