А так, если они все же добровольно отдали меня на опыты, то им по крайней мере могли сохранить их жалкую жизнь.
С самого детства, как я и говорил, меня постоянно пичкали различными препаратами и инъекциями. Их было настолько много, что моя кожа даже начала по какой-то причине белеть. Я был словно белой вороной среди моих более желтоватых собратьев, в прямом смысле этого слова. Мои глаза постепенно из карего цвета становились все красней и красней пока, наконец, они не приобрели кроваво-красный оттенок. Тогда я еще не знал что это значит, ведь все мы, дети, были отделены от внешнего мира и всех проблем связанных с ним.
Нас кормили 4, а то и 6 раз в день. Наш организм требовал чертовски огромное количество пищи, а также нам давали спать столько, сколько мы пожелаем. Мы были всего лишь избалованными детьми, теперь я это понимаю.
Почему нам позволялось делать все это? Почему мы жили такой жизнью, будто мы были самими Императорами Дьявола? И наконец, почему я забыл о настолько важном событии в своей жизни?
Я начинал осознавать себя как человека примерно в 4 года. Это не слишком мало, ведь бывают люди что помнят себя гораздо раньше этого возраста, но также это и не слишком много, ведь бывают люди что практически ничего не помнят и о своих 6 годах жизни.
Я был обычным ребенком, таким же, как и все остальные. Всего лишь кожа немного белее и глаза кровавого цвета. Сначала я и вправду был белой вороной среди всех своих сверстников и старших собратьев, но немного позднее среди нас стали появляться точно такие же, как и я. Правда их кожа была не такой белой как у меня и глаза у них были лишь слегка краснее оригинала.
И вот, когда мне исполнилось 15 лет случилось самое главное в моей жизни событие. Нападение повстанцев.
Когда мне исполнилось 15 лет я был довольно привлекательным юношей, который был скорее женоподобным из-за своего хилого, потому что спортом не было смысла заниматься, телосложения и абсолютно белой кожи. Черные волосы были достаточно длинными, чтобы при подходящем случае мой левый глаз мог быть полностью закрыт челкой. И в довершении моего образа выступали кроваво красные глаза, которые из-за моих волос были не настолько устрашающими как у того же самого Кроноса. Они были скорее символом привлекательности, чем страха.
Я как сейчас помню тот самый день. Повсюду гремели взрывы. Автоматные очереди прошивали так ненавистных мне сейчас ученых, хотя в то время мне было на них абсолютно по барабану. Я просто грустил по ним из-за одной вещи, а именно, кто теперь будет меня кормить и укладывать спать?
На самом деле никто из подопытных не почувствовал ничего из-за смерти всех этих людей. Они никогда не показывали нам своих эмоций. Они просто делали свою работу и даже не пытались сблизится с нами, ведь мы для них были всего лишь лабораторными мышками.
Хотя нет, я помню, что однажды была одна девушка, что решила поговорить со мной и я ей вроде бы даже отвечал, но вот после того как остальные ее коллеги об этом узнали она попросту испарилась. Может быть ее даже убили. Если это так, то это довольно печально, она была хорошим человеком не заслуживающим подобной судьбы.
И вот я и все мои 17 собратьев сидим в огромном, длиною в несколько километров, главном зале и смотрим на то, как огромная белая дверь, открывающаяся вверх, поднялась, скрывшись в дверном проеме, а следом забежали несколько человек в форме повстанцев и с автоматами наперевес. Они тыкали ими во все стороны в поисках своих целей, но видели они только лишь 18 детей которые вообще не испытывали к ним какого-либо страха.
Страх? Что это такое? В тот момент нас никто не учил боятся. Боль? Ее мы тоже не знали. Точнее, укол приносил нам эту самую боль, но только в самом начале наших инъекций. Потом эта боль испарилась, прямо как и наши эмоции спустя десяток, а у некоторых и 2 десятка лет спустя.
Следом за штурмовой группой зашел еще 1 человек. Он в корне отличался от всех остальных штурмовиков, ведь к его левой руке была привязана красная тряпка, что показывало, что он не обычный штурмовик, а явно кто-то повыше.
Он был одет почти также, как и остальные штурмовики, и даже имел то же самое оружие что и большинство из них. Пожалуй, его единственным отличием была как раз эта красная ленточка и то, что он не носил шлема закрывающего его лысую, но при этом не гладко выбритую голову.
Он подошел к нам и тщательно осмотрев нас явно о чем-то подумал, а после сказал.
- Кто вы такие и почему вы находитесь в этой лаборатории? Над вами ставили эксперименты?
Он задал всего 2 вопроса, ответы на которые мы никак не могли знать. Что такое лаборатория? Что такое эксперименты? Ничего этого мы не знали, а потому просто смотрели на него немигающим взглядом и при этом молчали.
От холодности и безэмоциональности наших взглядов Эннард, основатель сопротивления, который пришел сюда по неизвестной мне до сих пор причине, нахмурился. Он явно подумал о чем-то своем, а потому повернувшись к нам спиной он хотел было покинуть данное помещение, как неожиданно вздрогнул и повернувшись взглянул мне в глаза.
Увидев мои кроваво-красные глаза лицо Эннарда вроде даже немного посветлело и подойдя ко мне, он протянул свою руку к моему сидящему в позе лотоса телу, и произнес.
- Мое имя Эннард. А как зовут тебя?
- …
Я молчал. Я не понимал что он от меня хочет. Что значит зовут? Меня обычно зовут поесть или поспать. Он не похож на человека дающего мне еду, а значит он явно хочет чего-то другого.
- Парень, как твое имя? – все с таким же доброжелательным лицом спросил Эннард и на этот раз я ответил ему, правда не так как он ожидал.
- Что такое имя? – спросил довольно глупый вопрос я. От моего вопроса Эннард, да что там, все остальные штурмовики удивились, судя по их шлемам смотрящим друг на друга. Но несмотря на свое удивление Эннард ответил мне довольно серьезно.
- Тебе когда-нибудь говорили что-то вроде, Майк, иди есть? Или, Майк, иди спать?
- Первый… - все таким же апатичным голосом ответил я – Первый, успех, совершенный. Это мое имя? –
