уже пришла весна,
овеяв ветром тёплым минареты.
И я в преддверии её
ещё жива,
бесперестанно ломая сигареты.
А в городе твоём
уж снега нет,
набухли почки
и мечты проснулись.
У нас туман
и гололёд,
и одиночество
ещё замёрзших улиц.
Такое трепетное чувство,
как капля крови на игле.
- Мне грустно,
Боже, как мне грустно,
что я всю жизнь
брожу во мгле.
Мне больно
от напрасных ожиданий,
от тех дорог,
которых не найду,
от глупых
и изношенных свиданий,
от слов любви,
не сказанных в бреду.
Такое трепетное чувство,
как слёзы,
что должны придти,
- мне грустно,
Боже, как мне грустно.
Мне эту боль не унести.
За погибшего сына…
За погибшего сына
подниму я стакан
горькой водки
и выпью до дна,
и не только за сына,
но за тыщи других,
что оставила эта война.
Где покой ты нашел
- там уж нет ничего,
и надгробной плитой
тебе стала башня от танка.
За погибшего сына
Я пью своего,
Я не видела даже останков.
На Чеченских дорогах
Сколько этих могил,
На границах и в Карабахе.
Сколько тех, кто друзей
хоронил, хоронил,
кто терял их на вздохе, на взмахе…
Не имеет названья
тот несчастный аул,
где ты подорвался на мине.
Захлебнулась я в крике,
Когда ты рискнул
свою жизнь на победу выменять.
Не пришли еще письма,
а я уже знала –
просто так не ходил бы
во сне,
просто так я не слышала б:
- Мама, мама!
Ах, как холодно, милая, мне!
Да и что говорить,
подниму я стакан,
выпью залпом,
на землю пролью,
за Чечню, Карабах,
за проклятый Афган,
за детей, что ждут нас в раю!!!
Кормила я алма-атинских кошек…
Кормила я алма-атинских кошек,
А кошки нежно
Ластились ко мне.
Три чёрные загадочные кошки
Сидели чинно на столе.
Делила трапезу я с ними,
Они мне улыбались во весь рот
И лапами так важно умывались -
Таинственный и озорной народ.
Они мне ночью показали город,
Не тот - другой,
Какой не знаешь ты,
Когда их гонит
И осенний голод,
И замерзают все мечты.
Потом мы долго
не могли проститься.
Я обещала, что приеду к ним,
И грустные кошачьи лица
Растаяли у трапа,
Словно дым.
Не помню имени того солдата…
Не помню имени того солдата,
Мы шли с ним рядом
в последнем и решительном бою.
Когда же это было?
В 95-м,
На перевале, рядом Хоса-Юрт.
Он был зеленый,
Совсем еще мальчишка.
Как сумасшедший,
Бежал приказы выполнять,
А на привале с ним рядом
Была книжка,
Я все хотел название узнать.
И этот бой его был первый,
Когда полезли «духи» из-за скал.
Что началось –
И «верный» и «неверный»
Счет времени и жизням потерял.
Я упустил его из виду.
Не мудрено,
Калаш в руках горел,
Ну, а когда замолк последний выстрел.
Лежал он рядом и в небеса смотрел.
Я думал, ненароком, отдыхает,
Хотел толкнуть, сказать:
- Ты что, пацан?
А он раскинул руки,
Словно крылья аист,
И я увидел, сколько на нем ран.
И понял я, что безмятежность
По-детски безусого лица
Была его походом
в вечность,
Была началом
нашего конца.
Что потом было?
- только отступленья,
Приказ – сдавать позиции врагу,
И сотни жизней
- одной цепочки звенья,
Но взгляд того мальчишки
Забыть я не могу….
Ночь - тайная тигрица
Ночь - тайная тигрица.
Не спится мне,
не спится.
Твой голос тихий снится
Быть может я царица,
что звали Нефертити?..
Я сжала твоё сердце
Железной хваткой страсти!
А знала ль Нефертити
Тебя, моё ненастье?
А знала ли царица,
Как целовал ты губы,
Как были твои ласки
И пламенны и грубы?
Быть может я царица,
что Клеопатрой звали?..
на кисти рук изящных
браслеты нанизали
Сжимали пальцы тонкие
смертельные скрижали.
А знала ль Клеопатра,
Как просто тебя звали,
Как нежно тебя звали?
Быть может я царица,
Царица Вавилона?
Тебя тогда встречала
и войск твоих колонны,
а ты завоеватель
был странным и спесивым
Проснулась русской женщиной,
Сжимавшей прутик ивовый.
После вечера встречи выпускников 2008 г
Смешно смотреть на нас
Таких заматеревших,
с совсем другими
взрослыми забавами,
детей, любовниц заимевших;
омытых золотою славою…
Где наше детство безмятежное?
Где наши травы до небес?
Где сами мы с надеждой нежною,
И почему где травы –
вырос лес??
Смешно и грустно
замечать морщинки
и все ошибки по полкам разложить,
и понимать, что мы
лишь малые песчинки
и ещё надо
столько же прожить…
Моей дочери
Она была красавицей-
высокой, ясноглазою,
с осиной тонкой талией
и камушком от сглаза.
Была немного странною,
Манящею, как ветер,
но всё равно желаннее
не было на свете.
Снега любила чистые
и ветры в поле вольные,
а взгляд её лучистый
морской струился солью.
Себя ты представляла
Снегурочкой, Русалочкой -
боялась умереть.
И песни пела русские,
протяжные и грустные,
зовущие на смерть.
Она могла такою быть,
Как я вам рассказала.
Могла бы быть,
Могла бы жить,
Но не было,
Не стало
Идёт война…
Идёт война, пылают лица,
И я боюсь опять родиться
И в чьём-то сыне повториться,
А, может, в дочери своей.
К земле я лягу, поцелую
Травинку, всё ещё живую
И вкус планеты на губах
Страх
И, может, скажите,
Что Это?!
- Плачь девочки, убитой где-то
иль крик последний
птиц над нами
С безумства полными
глазами.
Я устал от окопов
и от крови устал.
Я устал уж не прятать
свой звериный оскал.
А сегодня я друга
тащил на себе,
Он в бреду бормотал:
"Хорошо в сентябре!
Ах, какое ты платье
одела, Полина.
И на кровь так похожа
за окошком рябина."
Он устал от окопов
и от крови устал.
Хорошо, что не видит он
смерти оскал,
Хорошо, что в бреду
он целует Полину
и срывает в ладони
цвета крови рябину.
Константин "KOT2606" Большаков
Чистое небо
А над Зоною снова туман,
Пролетели куда-то вертушки.
И спокойствие наше-обман,
Ведь в душе мы дрожим как девчушки.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
