Затем появился граммофон, и я с удовольствием смотрел, как радостно его приняли. Похоже, наибольший успех все-таки выпал на его долю. Для каждого завели его любимую музыку. Согласившись почтить Линдстрёма за его труды и старания, начали концерт с «Та-ра-ра-бум-бия!» Затем был исполнен популярный вальс. Завершила программу по заявкам Линдстрёма «Речь в честь мадам Хансен». Сам Линдстрём стоял в дверях и блаженно улыбался.
Дальше последовали любимые мелодии остальных. Несколько пластинок приберегли к концу. Очевидно, самые популярные. Сперва прозвучала ария из «Гугенотов» в исполнении Михайловой. У «богатырей» хороший вкус – ария красивая, пение чудесное.
– А что, – прозвучал чей-то нетерпеливый голос, – разве Боргхильд Брюн сегодня не будет?
– Будет, вот она.
И зазвучала песнь Сольвейг. Жаль, не было здесь самой Боргхильд Брюн. Наверно, самые бурные овации не тронули бы ее так, как прием, оказанный ее пению в этот вечер. Слушая эти чистые, высокие ноты, все как-то посерьезнели. Возможно, слова тоже растрогали этих людей, сидящих в темной ночи среди ледяной пустыни, за тысячи километров от всего, что им было дорого. Наверное так. Но больше всего, конечно, их души тронула восхитительная мелодия, мастерски исполненная. Она до самого сердца дошла. Кончилось пение, но еще долго царила тишина. Словно каждый боялся нарушить ее своим голосом. Наконец чувства прорвались.
– Господи, как чудесно она поет! – воскликнул кто-то. – Особенно конец.
Я побаивался, что певица, как ни совершенно она владеет голосом, слишком резко возьмет последнюю ноту, больно она высокая. Но прозвучала такая чистая, звонкая и нежная нота, что казалось, люди, слушая ее, должны становиться лучше.
После этой песни граммофон убрали со стола, ничего другого им уже не захотелось слушать.
А на часах половина девятого; должно быть, уже и спать пора. Хорошо погуляли – поели, выпили, музыку послушали.
Вдруг все поднялись с места и прозвучал возглас:
– Лук и стрелы!
Кажется, спиртное подействовало. Я поспешил спрятаться в углу, где висела одежда. Судя по тому, как все оживились, предстояло что-то очень интересное.
Кто-то зашел за дверь и принес маленькую пробковую мишень, кто-то вытащил из-под койки ящик со стрелами.
А, так вот в чем дело, детки будут забавляться. Мишень вешают на дверь, ведущую в тамбур. Первый метатель становится у конца стола; дистанция до мишени – три метра. Под общий смех и гомон начинается состязание. Уровень мастерства далеко не ровный, не все одинаково меткие. Но вот позицию занимает чемпион, это сразу видно по тому, как решительно он целится и метает стрелу в цель. Он победит, никакого сомнения. Это Стубберюд. Из пяти стрел две попадают в яблочко, три – по соседству. Следующий Йохансен. Тоже неплохо метает, но Стубберюда ему не превзойти.
Выходит Бьоланд. Интересно, он в этом спорте такой же мастер, как на трамплине? Он становится, как и все, у края стола, но затем делает огромный шаг вперед. Ну и ловкач! Теперь всего полтора метра отделяет его от цели. Здорово метает. Стрелы описывают большую дугу. Ему удается даже так называемый портальный бросок, что вызывает всеобщий восторг. Портальным называется такой бросок, когда стрела летит слишком высоко и попадает в стену или в косяк. Хассель метает с расчетом. Непонятно только, на что направлен его расчет. Во всяком случае, не на мишень. Разве что на кухонную дверь… Когда метает Амундсен, с расчетом или без, оценка у него одна – «мазила». Такая же оценка у Вистинга. Престрюд – твердый середняк. Хансен – метатель по профессии, он посылает стрелу в цель с такой силой, словно охотится с гарпуном на моржа. Все результаты тщательно записываются. Потом будут вручены призы.
Тем временем Линдстрём занялся пасьянсом. Его трудовой день окончен. Но карты не мешают ему живо интересоваться состязанием метателей. Он остроумно комментирует происходящее. Наконец встает с решительным видом и приступает к выполнению своей последней обязанности: погасить большую лампу под потолком и зажечь взамен две маленьких. Это необходимо, так как на верхних койках очень сильно дает себя знать жар от большой лампы. Одновременно его маневр служит тонким намеком на то, что порядочным людям пора укладываться спать. В комнате сразу становится темнее после того, как гаснет яркое солнце под потолком. Две маленькие лампы тоже светят неплохо, но все равно впечатление такое, словно сделан шаг назад, в эпоху лучины.
Один за другим «богатыри» забираются на свои койки. Без описания этой сцены картина дня во Фрамхейме будет неполной.
Я уже слышал: Линдстрём больше всего гордится тем, что ложится первым. Чем только он ни жертвовал, чтобы удержать первенство. И как правило, торжествовал, потому что другие не торопились ложиться. Однако на сей раз вышло иначе. Стубберюд давно уже начал раздеваться, когда вошел Линдстрём. И, увидев, что у него есть шансы лечь первым, он тотчас вызвал Линдстрёма на соревнование. А тот, не оценив ситуации, принял вызов. И началась гонка. Остальные жадно следили за ее ходом. Раз, два, три – Стубберюд готов и хочет прыгнуть на свою койку, на втором ярусе над койкой Линдстрёма. Вдруг он чувствует, как его хватают за ногу и тянут назад. Это Линдстрём повис на ноге Стубберюда и жалобно кричит:
– Погоди чуть-чуть, дай и мне раздеться!
«Постой, – сказал мужик, готовясь к драке, – дай ухватиться как следует…»
Но Стубберюд не поддается уговорам. Он хочет выиграть. Тогда Линдстрём выпускает его ногу, сдергивает с себя правую подтяжку – больше он не успевает ничего снять – и головой вперед ныряет на свою койку. Стубберюд пытается протестовать:
– Это жульничество! Он не разделся…
– Ладно, чего уж там, – говорит толстяк, – все равно я первый.
Сцена эта сопровождалась поощрительными возгласами и бурным весельем, которое перешло в ликование, когда Линдстрём бухнулся одетым на койку. Но комедия на этом не кончилась. За прыжком Линдстрёма последовал страшный треск, на который в пылу поединка никто, и в том числе сам виновник, не обратил должного внимания. Теперь же последствия сказались. Полка над койкой, где лежала куча всяких вещей, обрушилась, на постель посыпались ружья, патроны, граммофонные пластинки, ящики, банки из-под леденцов, трубки, коробки с табаком, пепельницы, спичечные коробки и прочее, и для самого толстяка уже не осталось места. Пришлось ему слезть и вкусить горечь поражения. Со стыдом он должен был уступить Стубберюду пальму первенства.
– Но, – сказал он, – это в последний раз!
Наконец все улеглись и взялись за книги, а кое-кто и за трубки. Так прошел последний час. В одиннадцать лампы были потушены, день кончился.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
