избежать тюрьмы, и у меня не было иллюзий об условиях пребывания там, но реальность превзошла все мои ожидания. Я понял, что должен описать всё, что со мной и вокруг меня происходит. Я предполагал, что опубликовать это в Советском Союзе будет невозможно, и я задумал отослать это за рубеж. Кто мог ожидать, что колосс расшатается и рухнет так скоро?
Конечно, делать такие заметки в тюрьме и лагере было совершенно немыслимо. Постоянные “шмоны” (обыски) убивали всякую надежду. Но я выпросил себе разрешение заниматься в камере иностранными языками, совершенствовать свои знания — час на английский, час на немецкий, час на французский — и скоро стал записывать всё, что хотел сохранить, под видом упражнений в языках — записывать на иностранных языках, разумеется, недоступных надзирателям. Более того, я договорился по секрету с лагерным фотографом, тоже заключенным (он фотографировал заключенных для документов), и с огромным риском мы фотографировали наиболее типичные лагерные структуры и ситуации, а пленки я упрятал, расщепив каблуки моих ботинок. Как же велико было мое огорчение, когда в ночь перед моим выходом на свободу ботинки были у меня украдены! Идея моих солагерников-воров была, что мне моя лагерная обувь на свободе уже не потребуется. Поэтому все первые издания моей книги были, увы, без иллюстраций.
Хотя мое дело расследовалось КГБ, обвинение было чисто уголовным. После старательных поисков хорошего претекста для ареста, я был обвинен в гомосексуальных сношениях. Разумеется, я отрицал это обвинение. Но ни словом я не пытался доказывать, что я вообще не гомосексуал. Я не признавал этого, но и не отвергал. Ибо даже по советским законам, гомосексуальные склонности не были незаконными. Только реальные гомосексуальные связи были запрещены и только определенного рода — анальные сношения между мужскими партнерами. Именно это должно было быть доказано судом. Я старался сделать очевидным противоположное. Когда в 1993 г. закон о наказании за гомосексуальные отношения был отменен, я оставил книгу столь же неопределенной, что касается моей собственной половой ориентации, как и прежде. Читатель может верить государственному обвинителю, прокурору, или верить автору, бывшему под судом. Оба приводят свои аргументы.
Дело в том, что я принадлежу к российской традиции в этой сфере. Вопрос о сексуальной ориентации личности — это интимный вопрос, не для публичной декларации — как и вопрос о потенции или импотенции, о предпочтительных позициях в сношении и т. п. Этот вопрос должен интересовать только моего врача и ту личность (любого пола), которая хотела бы вступить со мной в половые отношения. Именно такой личности важно знать, являюсь ли я гомо-, би- или гетеросексуальным.
Гей парады столь же безвкусны, как были бы секспарады гетеросексуалов или парады проституток. Вообще, формирование отдельной геевской субкультуры кажется мне глупым и порочным, как и формирование геевского гетто.
Цели русской интеллигенции относительно сексуальных меньшинств — не помогать им в “самоиндентификации” и сепаратизме, не обеспечивать им особый социальный респект и преимущества, а добиться полного безразличия окружающего населения к их особенностям — так же, как и к другим телесным и интимным свойствам человека — лысый он или нет, высоченный или коротышка, тучный или тощий, праворукий или левша. Да, нужны специальные магазины, где они могут найти всё необходимое для их особенностей, особые клубы, специальная медицинская помощь. Но только это.
Политические организации геев носят временный характер: пока не будут достигнуты равные права, гражданские права. После этого они утрачивают смысл. В России закон о наказании за гомосексуальные сношения мужчин был отменен не благодаря борьбе геев за свои права, отмена на геев снизошла сверху в ходе общей демократизации общества и в дипломатических целях (Россия хотела почувствовать себя равной в международных организациях). Вполне естественно, массовые организации геев в России не появились, а их небольшие зародыши рассосались. Нет целей, нет и смысла.
Гомосексуальные люди в России видят свои политические задачи в поддержке общей демократизации общества, в предотвращении возвращения коммунистов к власти. И в объяснительной работе, в просвещении публики относительно гражданских прав, в распространении терпимости к странным сторонам любого меньшинства. Почти все мы принадлежим к какому-нибудь меньшинству. Цыгане — это меньшинство. Писатели — это меньшинство. Ученые — меньшинство.
Но и воры — меньшинство. Уголовники — это очень мобильное и пластичное меньшинство. Они отражают, хотя и в искаженном виде, многие черты нашего общества. В них виднее некоторые контуры природы человека, обычно скрытые развитой культурой. Изучая их, мы начинаем лучше понимать себя.
То же самое относится и к гомосексуалам. Правда, это предмет для другой книги, тоже мною написанной. Что же до настоящей книги, это продукт своего времени. Но у меня подозрение, что от этого времени связи с современностью всё еще очень сильны.
— Лев Клейн
SUMMARIES[31]
L.S.Klejn
THE SAVAGE SOCIETY {THE WORLD TURNED UPSIDE DOWN]
The adventures of a Russian scholar in prison and GULAG camp at the very end of the Brezhnev epoch are related in the first person.
The author of the book, a world-renowned archaeologist, who taught at Leningrad University, was arrested in the last wave of repression, which befell the Leningrad intelligentsia in the early ’80s, — when Soviet troops entered Afghanistan, the detente policy was wrecked and Sakharov was exiled to Gorki. At that time the blow fell upon professors who supported unorthodox positions; who were too often published in the West; or who were too popular among the student youth. In large part these professors were also of Jewish