Непосредственный начальник Валентина Александровича – Амаяк Захарович Кобулов, выдающийся мастер заплечных дел, правая рука Лаврентия Павловича, вместе с ним потом и расстрелянный, занимал в то время кресло начальника экономического управления НКВД. Он совсем измучил бедного Кравченко, требуя от него ежедневных подробных докладов, и сам почти ежедневно докладывал о ходе дел Берия. А Берия докладывал Сталину. На каждом докладе надо иметь какой-то фактик, маленький козырь, спросит – а ты тут же и выложил, без тени бахвальства, скромно, как будто все само собой разумеется. Берия, в отличие от Ежова, который всякий раз мчался к Сталину с разными приятными, по его мнению, для вождя пустяками, никогда не торопился. Он ждал, когда Сталин сам вызовет его. Одно это невольно рождало впечатление о предельной загруженности, постоянной сверхмерной занятости Лаврентия Павловича. А если уж он докладывал сам, то всегда безошибочно улавливал настроение Сталина и точно знал, когда, что и сколько надо говорить. Настроение надо было именно уловить, его нельзя бы заранее вычислить, предсказать, ибо Сталин был непредсказуем, а переходы от ярости к добродушию, а точнее – от желания карать к желанию миловать – не подчинялись никаким законам логики и здравого смысла. Берия понимал, что не следует льстить Сталину, убеждая его, будто сделанное есть прямое воплощение его идей, – так, он видел, делали многие. Это грубо. Кроме того, у Сталина была отличная память, и он никогда не забывал, что действительно принадлежит ему, а что приписывается льстецами. Как это ни покажется странным, но, несмотря на то что Сталин действительно многие годы тщательно возводил пирамиду своего культа, в ближайшем кругу своих – да нет, какие они соратники, – в кругу ближайших слуг, он очень бдительно относился к лести. Льстить было нужно, но очень осторожно.
В равной степени не следовало и представлять сделанное как итог собственной инициативы, ибо ничто так мгновенно не настораживало Сталина, как всякое проявление самостоятельности. Нет, всякий доклад должен был показать реальный итог собственных усилий в результате частного приложения общих, глобальных идей Сталина в конкретных условиях. Но и при этом не следовало делать это грубо, как делали, скажем, военные: «Руководствуясь высказанными вами пожеланиями...» Не надо. Надо, чтобы Сталин сам увидел, что его пожеланиями постоянно руководствуются. Именно так, выждав удобный момент, Берия получил сталинское благословение на шараги.
Теперь настала пора быстрых и решительных действий. Теперь надо заставить всех этих спецов работать с утроенной энергией. Туполеву Берия прямо сказал:
– Давайте договоримся, Андрей Николаевич, самолет в воздух, а вы все – по домам!
– А не думаете ли вы, что и, находясь дома, можно делать самолеты? – нахмурившись спросил Туполев.
– Можно! Можно, но опасно. Вы не представляете себе, какое на улицах движение, автобус может задавить, – Лаврентий Павлович был человек большого и тонкого юмора.
Но Туполев почему-то не улыбнулся.
Предназначенных для шараг заключенных надо было немного приодеть и откормить, поскольку многие из них ни для какой работы не годились, особенно колымские, норильчане и доходяги с архангельских лесоповалов. Впрочем, поговори с зеками и узнаешь о неизвестном ранее, еще более глубоком аде, и поймешь: предела – самого страшного места – установить нельзя.
Буквально на следующий день по прибытии Королева в Москву Ксения Максимилиановна получила записку, в которой он просил прислать ему башмаки, носки и два носовых платка. Крепких башмаков у него не нашли, Гри послал свои. И Ксана, и Мария Николаевна, и старики Винцентини ликовали: выпускают! Мария Николаевна каждый день ходила в приемную НКВД, где вопросы ее вызывали искреннее удивление:
– Как не пришел? Ну, значит, сегодня придет... А на следующий день снова:
– Неужели не пришел? Ну, имейте терпение...
Была Мария Николаевна и у заместителя главного военного прокурора Афанасьева, и у помощника главного военного прокурора по спецделам Осипенко, и все просили чуть-чуть подождать, не волноваться, 19 июня Осипенко сказал даже ласково:
– Следствие закончено. Не тревожьтесь, идите спокойно домой, о судьбе сына я вам напишу...
Верили! Столько раз обманутые, продолжали верить! Доверчивость – родимое пятно порядочных людей. И представить себе не могли, что уже вовсю реализуется грандиозный план строительства великой рабской системы, что для осуществления этого плана все эти зеки-интеллектуалы, – и те, кто еще не был осужден, и те, кому прежние приговоры отменили, – кроме башмаков и носовых платков, должны были получить еще какой-то срок.
Только в середине июля все тот же безукоризненно вежливый чекист в приемной НКВД с серьезным и даже чуть-чуть скорбным выражением лица объяснил Марии Николаевне, что прежний приговор ее сыну действительно отменен, но... Но он вновь осужден Особым совещанием НКВД на восемь лет исправительно-трудовых лагерей.
– Понимаете, – с интеллигентской вкрадчивостью объяснил чекист, – главное, что теперь он не лишен прав!
Мария Николаевна посмотрела прямо в глаза заботливому чекисту и спросила:
– А зачем нужны права человеку, который сидит в тюрьме?
– О, вы многого не понимаете!.. Так нельзя говорить, – кричал вдогонку ей вежливый дежурный.
На Лубянке Королева, можно сказать, не допрашивали, а расспрашивали: и пальцем никто не тронул. То, что мечтал он сделать на суде, он сделал теперь: в деталях объяснил всю абсурдность предъявляемых ему обвинений. И с ним не спорили! Не перебивали, не одергивали! А если и задавали вопросы, то никаких ловушек он в них не видел. Ну, теперь-то все разъяснилось, теперь-то законность восторжествует!
2 июня Королев пишет записку прокурору Осипенко, просит вызвать его для беседы. Никто не вызывает. Через неделю пишет Главному прокурору СССР Панкратьеву: «...прошу Вас вызвать меня для беседы с Вами, или с лицом по Вашему указанию... Убедительно прошу Вас не отказать в моей просьбе».
В просьбе отказали: никто его не вызывал и на этот раз. А зачем вызывать? Ведь дело-то уже сделано, обвинительное заключение в экономическом управлении уже сочинили.
Всего ждал он: новой канители, крючкотворства, казуистики, нелепостей – всего, но только не этого приговора! Осудили безвинного человека – и как! Исподтишка, заочно, даже взглянуть на него не захотели. Проглядывала во всем этом какая-то знакомая по лагерю блатная хамская трусость: пришли и, в глаза не глядя, сунули под нос вот эту бумагу, в которой, кроме имени и дат, не было ни слова правды.
«ОБВИНИТЕЛЬНОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ
по след, делу № 19908
по обвинению Королева
Сергея Павловича по ст.ст. 58-7; 58-11 УК РСФСР
28 июня 1938 года НКВД СССР за принадлежность к троцкистской, вредительской организации, действовавшей в научно-исследовательском институте № 3 (НКБ СССР)73 был арестован и привлечен к уголовной ответственности бывший инженер указанного института Королев Сергей Павлович.
В процессе следствия Королев признал себя виновным в том, что в троцкистско-вредительскую организацию был привлечен в 1935 году бывшим техническим директором научно-исследовательского института № 3 Лангемаком (осужден)74.
В процессе следствия по делу Лангемака он специально о Королеве допрошен не был и об участии последнего в антисоветской организации показал, что знал об этом со слов Клейменова – бывшего директора НИИ-3 (осужден) (л.д. 41).
По заданию антисоветской организации Королев вел вредительскую работу по срыву отработки и сдачи на вооружение РККА новых образцов вооружения (л.д. 21-35, 53-55; 66-67, 238-239).
Решением Военной Коллегии Верховного Суда СССР от 27 сентября 1938 года Королев был осужден к 10-ти годам тюремного заключения.
13 июня 1939 г. Пленум Верховного Суда СССР приговор Военной Коллегии Верховного Суда СССР отменил, а следственное дело по обвинению Королева было передано на новое расследование (см. отдельную папку судебного производства).
В процессе повторного следствия Королев показал, что данные им показания на следствии в 1938 году не соответствуют действительности и являются ложными (л.д. 153-156).
Однако имеющимися в деле материалами следствия и документальными данными Королев изобличается в том, что:
В 1936 году вел разработку пороховой крылатой торпеды; зная заранее, что основные части этой торпеды – приборы с фотоэлементами – для управления торпеды и наведения ее на цель, не могут быть изготовлены центральной лабораторией проводной связи75, Королев с целью загрузить институт ненужной работой усиленно вел разработку ракетной части этой торпеды в 2-х вариантах.
В результате этого испытания четырех построенных Королевым торпед показали их полную непригодность, чем нанесен был ущерб государству в сумме 120 000 рублей и затянута разработка других, более актуальных тем (л.д. 250-251).
