Я справлялась о Ребровой.[446] Мне сказали, что она несколько дней как уехала в Кисловодск с большой компанией. Говорят, на ней женится Лермонтов, замечательный русский литератор и поэт. Пари держат, что он на Ребровой не женится. Я вмешалась тут в разговор и сказала, что я отца и дочь знаю. Девчонка довольно взбалмошная и готова за всех выйти замуж; но отец ее, очень богатый помещик, не отдаст ее за литератора, лишившегося всякой карьеры…[447]
Веселая компания, и в особенности Лермонтов, меня тянут в Кисловодск, в котором лучшее общество обыкновенно собирается после Пятигорска. Кисловодск отстоит от Пятигорска на 40 верст; он дальше в горах и подвержен более нападкам черкесов. Я однако храбро доверилась военным властям, доставившим возможность больным и туристам посещать этот очаровательный край.
За мной приехала девица Реброва и зовет нас в Кисловодск. Она очень милая девушка, немного взбалмошная, но очень хорошенькая, с черными глазами; ее зрачки очень расширены вследствие ее болезни. Можно утонуть в них. Она мне тотчас созналась, что влюблена в Лермонтова, что Лермонтов ее любит, но не хочет сознаться. Она все [же] очень мила со мной, несмотря на свою любовь; та же, как я ее знала во Владимировке на Куме…[448]
Я спешу приодеться. Ее туалет очень шик, и я не хотела сделать дурное впечатление на новых знакомых в Кисловодске. Она была одета в платье chamois, demi-décolleté, в коротких рукавах, в черном кружевном платке, который сходился крест на крест на груди, и в ботинках цвета рисе. Я декольтировалась вполне и надела мои бронзовые башмаки. Она мне дала свой кружевной платок, потому что русские дамы считают неприличным декольтироваться в дороге. Ее дормез стоит у подъезда.
[Оммер де Гелль. Из письма к подруге от 14 августа 1840 г. в переводе кн. П. П. Вяземского. «Русский Архив», 1887 г., т. III. кн. 9, стр. 130]
Приехав в Кисловодск, я должна была переодеться — так мой туалет измялся дорогой. Мы едем на бал, который дает общество в честь моего приезда.[449] Мы очень весело провели время. Лермонтов был блистателен, Реброва очень оживлена. Петербургская франтиха старалась афишировать Лермонтова, но это ей не удавалось.
В час мы пошли домой. Лермонтов заявил Ребровой, что он ее не любит и никогда не любил. Я ее бедную уложила спать, и она вскоре заснула. Было около двух часов ночи. Я только что вошла в мою спальню. Вдруг тук-тук в окно, и я вижу моего Лермонтова, который у меня просит позволения скрыться от преследующих его неприятелей. Я, разумеется, открыла дверь и впустила моего героя.[450] Он у меня всю ночь остался до утра. Бедная Реброва лежала при смерти. Я около нее ухаживала.
Я принимаю только одного Лермонтова. Сплетням не было конца. Он оставил в ту же ночь свою военную фуражку с красным околышком у петербургской дамы. Все говорят вместе с тем, что он имел в ту же ночь rendez vous[451] с Ребровой. Петербургская франтиха проезжала верхом мимо моих окон в фуражке Лермонтова, и Лермонтов ей сопутствовал. Меня это совершенно взорвало, и я его более не принимала под предлогом моих забот о несчастной девушке. На пятый день мой муж[452] приехал из Пятигорска, и я с ним поеду в Одессу совершенно больная. Из Одессы я еду в Крым…
Я правды так и не добилась. Лермонтов всегда и со всеми лжет. Такая его система. Все знакомые, имевшие с ним сношения, говоря с его слов, рассказывали все разное. Обо мне он ни полслова не говорил. Я была тронута и ему написала очень любезное письмо, чтобы благодарить его за стихотворение, которое для русского совсем не дурно.[453] Я обещала ему доставить в Ялте мои стихи, которые у меня бродят в голове, с условием, однако, что он за ними приедет в Ялту.
[Оммер де Гелль. Из письма к подруге от 26 и 30 августа 1840 г. в переводе кн. П. П. Вяземского. «Русский Архив», 1887 г., т. III, кн. 9, стр. 131]
Мы полюбили друг друга в Пятигорске. Он [Лермонтов] меня очень мучил… Он сблизился со мною за четыре дня до моего отъезда из Пятигорска и бросил меня из-за старой рыжей франтихи, которая до смерти всем в Петербурге надоела и приехала попробовать счастья на кавказских водах. Они меня измучили, и я выехала из Кисловодска совсем больная. Теперь я счастлива, но не надолго.
Я ему передала на другой день мое стихотворение «Соловей». Он, как ты видишь, сам подписывает Lermontoff; но это совершенно неправильно. Немое «е» вполне соответствует русскому «ъ». К чему ff, совершенно непонятно.
[Оммер де Гель. Из письма к подруге от 29 октября 1810 г. в переводе кн. П. П. Вяземского. «Русский Архив», 1887 г., т. Ш, кн. в, стр. 134]
БЮЛЬБЮЛЬ[454]ЛермонтовуДыханием любви овеян голос твой,Певец таинственный дубравы вековой.Ты у влюбленных душ подслушал их стенанья,И слезы, и мольбы, и тихий вздох признанья,Ты в звуках отразил неясный мир услад,Который их тоске мечтания сулят.Унылой песнею ты вторишь их томленьям,Счастливым щекотом — их жарким упоеньям.Ты разгадал любви пленительный завет,И молча Соловью завидует поэт.. . . . . . . . .
Да, Соловей, да, ты, чаруя нежным пеньем,Мне сердце смутное наполнил вдохновеньем,И мелодический проснулся ангел в нем,С безгрешным голосом и радостным челом!Благодарю, поэт! Тебе — огонь священный,Что в тайниках души пылает сокровенный,И память милая умчавшихся времен,И славы призрачной неутолимый сон!Тебе — все, что мой дух вверяет темным струнам,Все, что меня пьянит в моем восторге юном,Все, чем моя мечта прекрасна и светла,Все, что гармония из сердца извлекла!
[Перевел с французского М. Лозинский. Сушкова, стр. 413]
Это стихотворение даем в сокращении. Впервые оно было напечатано в «Journal d'Odessa» 31 декабря 1840 года в № 104, куда, вероятно, было послано самой поэтессой.
Недаром я его [Лермонтова] назвала Bulbul, что обозначает по-татарски соловья. Это новое светило, которое возвысится и далеко взойдет на поэтическом горизонте России…
[Оммер де Гелль. Из письма к подруге от 29 октября 1810 г. в переводе кн. П. П. Вяземского. «Русский Архив», 1887 г., т. III, кн. 9, стр. 131–135]
По словам покойного генерала от инфантерии барона Е. И. фон Майделя, лично знавшего [Адель Оммер де Гелль] в молодости, это была супруга французского консула в Одессе Ксавье Оммер де Гелля, известного автора статей «Les frères Moraves à Sarepta», «Kichinev, capitale de la Bessarabie» и других, молодая, красивая и обаятельная дама, кружившая безустанно головы своих многочисленных поклонников и видевшая в том едва ли не цель своей жизни. Она имела живой и веселый характер, много путешествовала по России и была известна как поэтесса и автор сочинения «Voyage dans les steppes de la mer Caspienne et dans la Russie méridionale». В разговорах она поражала большою начитанностью и знанием русской истории и литературы. Ее определения и характеристики известных лиц были типичны, злы и метки. Так, например, новороссийского и бессарабского генерал-губернатора, князя М. С. Воронцова, она называла «соперник великого»; герцог Ришелье, строитель Одессы, по ее словам, был «маленький Ришелье». Поэта А. С. Пушкина она считала гениальным поэтом, но в отношении дуэли с Дантесом становилась на сторону последнего и называла Александра Сергеевича «ревнивым русским мавром». О Лермонтове говорила: «Это — Прометей, прикованный к скалам Кавказа… коршуны, терзающие его грудь, не понимают, что они делают, иначе они сами себе растерзали бы груди»… или: «Лермонтов — золотое руно Колхиды, и я, как Язон, стремилась найти его и овладеть им»…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
