— Пэдди, можешь пожать руку парню, который сделал атомную бомбу, — сказал профессор Уорнер, обращаясь к бармену. — Он и Эйнштейн слепили ее как-то вечером на кухне.
— С помощью четырехсот других ребят, — добавил незнакомец, слегка повышая голос, чтобы перекричать грохот подземки.
— Не будем углубляться в детали. Пэдди, это доктор Мэнсфилд. Джерри, познакомься с Пэдди… Эй, Пэдди, я забыл твою фамилию.
— Фрэнсис К. Хьюс, — представился бармен, вытерев руку и протянув ее гостю. — Рад познакомиться с другом профессора Уорнера.
— Я тоже рад встрече с вами, мистер Хьюс.
— Называйте меня Пэдди, как все. А вы действительно один из тех ученых, которые создали атомную бомбу?
— Боюсь, что так.
— Да простит вас Господь. И вы тоже из Нью-йоркского университета?
— Нет, я перебрался в новую лабораторию Брукхэвена.
— Ясненько.
— Бывали там когда-нибудь?
Хьюс покачал головой.
— Единственное место, куда я езжу, так это домой, в Бруклин. Но я читаю газеты.
— Пэдди привык к подушкам и тапочкам, — объяснил Уорнер. — Слушай, старина, а что ты будешь делать, если они сбросят бомбу на Нью-Йорк? Ведь тогда твой распорядок, пожалуй, нарушится?
Бармен поставил перед ними заказанные напитки и налил себе пива.
— Если это все, что мне угрожает, то я, пожалуй, доживу до глубокой старости, не слезая со своей диванной подушки.
На секунду веселое лицо профессора Уорнера омрачилось; он посмотрел на свой бокал, словно джин в нем внезапно превратился в полынь.
— Хотел бы я иметь твой оптимизм, Пэдди, но у меня его нет. Рано или поздно это все равно произойдет.
— Не надо шутить такими вещами, профессор.
— А я и не шучу.
— Опять решили посмеяться?
— Хотел бы, да не могу. Спроси его, создателя этой чертовой штуки.
Хьюс вопросительно поднял брови, и Мэнсфилд пояснил:
— Я вынужден согласиться с профессором Уорнером. Они могут сделать это… я имею в виду атомную бомбардировку Нью-Йорка. И мое мнение основано не на догадках, а на проверенных фактах. А раз могут, то скорее всего и сделают.
— Кто такие «они»? — спросил бармен. — Вы имеете в виду русских?
— Не обязательно. Любого, кто разработает оружие, способное уничтожить нас.
— Все верно, — согласился Уорнер. — Каждому хочется пнуть толстого богатого мальчишку. Нам завидуют и нас ненавидят. Мы живы только потому, что ни у кого из них нет оружия, необходимого для тотального уничтожения — пока нет!
— Одну минуту, джентльмены… — вмешался Хьюс. — Я вас не понимаю. Вы говорите, что какие-то страны хотя разрушить Нью-Йорк атомными бомбами? Но как они их сделают? Разве производство атомного оружия не держится в секрете? Или вы считаете, что, пока мы зевали по сторонам, какой-то шпион уже разнюхал тайну?
Мэнсфилд взглянул на Уорнера, повернулся к бармену и мягко сказал:
— Мне очень жаль смущать ваш душевный покой, мистер Хьюс, то есть Пэдди, но в этой области нет никаких секретов. Любая страна, которая пойдет на определенные трудности и затраты, может создать свое атомное оружие.
— Это официальное мнение, — добавил Уорнер, — и поскольку в мире торжествует политика силы, то совершенно ясно, что над созданием атомного оружия сейчас работает целая дюжина стран.
Хьюс смутился, но затем его лицо прояснилось:
— А-а, я понял, что вы хотите сказать. Конечно, со временем они могут докопаться до решения задачи сами. Но в таком случае, джентльмены, позвольте налить вам еще по одной, и давайте выпьем за крушение их надежд. Не стоит волноваться о том, что может произойти через двадцать лет. При нынешнем сумасшедшем движении на дорогах ни один из нас, вероятно, столько не протянет.
Мэнсфилд удивленно поднял брови.
— А почему именно двадцать лет, Пэдди?
— Ну… Кажется, я читал что-то в газетах. Так говорил тот генерал… как его? Главный босс во всем этом ядерном бизнесе.
Мэнсфилд небрежным взмахом руки послал генерала подальше.
— Чушь! Его оценка совершенно безосновательна. Типичное патриотическое бахвальство. Времени почти не осталось.
— Что значит — почти? — спросил Хьюс. Мэнсфилд пожал плечами.
— А что бы ты сделал, Пэдди, — с любопытством поинтересовался Уорнер, если бы узнал, что какая-то страна уже изготовила атомную бомбу? И что эта страна как раз из тех, кому мы не нравимся?
По стойке прошелся кот — любимец бара. Хьюс задумчиво скормил ему ломтик сыра и ответил:
— У меня нет вашего образования, джентльмены, но Пэдди Хьюс не дурак. Если кто-нибудь пустит в ход эти дьявольские штучки, то Нью-Йорк можно считать обреченным. Америка держит марку чемпиона, и, если какой-нибудь новый задира претендует на победу, ему придется сокрушить ее, а значит, Нью-Йорк будет тем самым местом, куда он пальнет в первую очередь. Но даже у Растяпы… — он ткнул пальцем в пухлого кота, — хватит ума удрать из горящего дома.
— Все верно, но что бы ты сам придумал в такой ситуации?
— Мне не надо думать, я и так знаю. Я бы сделал то же самое, что и раньше. Еще в молодости, когда парни в коричневых гимнастерках дышали мне в затылок, я сел на пароход и даже не подумал обернуться… и любой при желании мог забрать все мое барахло — ну и черт с ним!
Уорнер тихо рассмеялся.
— Да, ты парень что надо, Пэдди. Но я не верю, что ты повторишь это еще раз: не тот возраст. Ты по голову врос в свой быт, и он тебе нравится — как и мне, и еще шести миллионам человек в этом городе. Вот почему бегство не спасет — оно невозможно.
Хьюс кивнул.
— Да, это будет тяжело.
Он-то знал, как будет тяжело. После стольких лет бросить уютный гриль-бар старого Шрайбера, уйти и знать, что сам Шрайбер не сможет справиться с работой и растеряет всех постоянных клиентов. Тяжело терять друзей по церковной скамье, тяжело расставаться с домом, где прямо за углом могила Молли. И если города будут разрушены, людям придется вернуться к сельскому хозяйству. А он, уезжая в новую страну, обещал себе, что никогда, никогда, никогда больше не возьмется за надрывный труд пахаря. Но, возможно, если погибнут города, то землевладельцев тоже больше не останется? Пусть даже придется пахать, но по крайней мере не на хозяина. Конечно, все равно будет трудно… и могила Молли останется где-то под грудами щебня.
— Но я бы ушел.
— Значит, думаешь, тебе это удастся?
— Я даже не вернусь в Бруклин, чтобы поменять рубашку. А выручка за неделю у меня здесь. — Он похлопал по карману жилета. — Схвачу шляпу и пойду. Бармен повернулся к Мэнсфилду. — Скажите правду, доктор… если не через двадцать лет, то когда?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
