— Да будет, — говорит, — воля Божья и ваша; что благословите, то и сделаю.
Владыка сам пожелал постричь княгиню и совершил этот трогательный обряд под Воздвиженьев день в Вознесенском девичьем монастыре, что в Кремле. Тамошняя игуменья Афанасия была почтенная старица и раба Божья, она была восприемница от Евангелия; 11 княгиню Евдокию назвали Евгенией.
Все родные и близкие съехались на пострижение, и очень было это трогательно и умилительно видеть, как постригаемая плакала и произносила обеты…
На следущий день за обедней новопостриженную посвятили в игуменью, и она отправилась к себе в обитель, которую переименовали монастырем, а для открытия и встречи был туда отправлен который-то из московских архимандритов.
Новая игуменья завела у себя в монастыре самый строгий порядок и во всем себе отказала: келью имела самую убогую, пищу очень простую и даже суровую и даже спала не на постели, а на дощатой скамье на войлоках, прикрываясь своею монашескою одеждой, и только пред концом жизни стала делать себе некоторые послабления ради немощей телесных.
Несмотря на свое косноязычие, она часто читала в церкви и очень ясно и внятно; бывала у всех служб и своею жизнью для всех монахинь была примером подвигов и душеспасительного жития.
Достигнув давно желаемого и оставив мир, к которому сердце ее не лежало, она не избегла искушений, удалившись в монастырь, который сама устроила и где была настоятельницей, — где, стало быть, и делалось все по ее желанию. . Видно, от себя да от скорбей никуда не уйдешь. Была у нее казначея Серафима, преумная, прерасторопная и деловая, но самонравная и, как попросту говорится, пройдоха. Сперва она лебезила пред игуменьей и старалась вкрасться в ее доверие и расположение, а потом, как добилась этого, и стала мутить в монастыре, всех смущать и восстанов- лять против игуменьи исподтишка, как будто сама ни при чем. . Игуменья сперва этого и не подозревала, а потом, как увидела, откуда все зло, очень этим огорчилась, но так как была в самом деле смиренна сердцем и не властолюбива, то и хотела было сложить с себя бремя начальства; нарочно уезжала на богомолье в Киев и немалое время была в отсутствии, думая, что между тем все успокоится в монастыре. Она долго таила это от митрополита Филарета и попросилась на покой, будучи готова уступить свое место Серафиме, но митрополит на это не соизволил и когда подробно узнал в чем дело, то казначею сменил и после того выслал из своей епархии. Тогда игуменья вздохнула свободнее и пожелала иметь казначеею свою бывшую служительницу, а потом келейницу Александру, названную в монашестве Анастасиею. Это была добрая и простая монахиня, очень недалекая, но усердная и преданная; на ее руках игуменья и скончалась в 1837 году, 2 февраля, и после ее смерти она была сделана игуменьею.
VIII
В этом же 1823 году, сентября 20, скончался в Москве мой зять Иван Елисеевич Комаров, муж сестры Варвары Петровны; отпевали у Троицы на Арбате, а схоронили в Новодевичьем монастыре.
У сестры детей не было, а был пасынок Николай Иванович, к которому она была очень расположена; но он плохо отплатил ей за ее любовь и все попечения, которые она о нем имела.
Когда Иван Елисеевич женился (в 1804 г.), он был уже немолод — лет сорока или с лишком, вице-губернатор калужский, человек честный, добрый и знающий по службе, но совсем не особенной наружности, не замечательный умом и любезностью. Он был даже довольно молчалив и не очень общителен, и не будь он вице-губернатором, а сестра помоложе, то я не знаю, и согласился ли бы покойный батюшка на этот брак.
Но сестра была уже в летах, собою далеко не красавица, батюшка начинал уже чувствовать, что он слабеет, так он и дал свое согласие, что называется, скрепя сердце.
Сестра жила спокойно и мирно, в большом почете, пока ее муж был на должности; а потом, когда по расстроенному здоровью он должен был выйти в отставку, она за больным ухаживала с большою заботливостью и до конца его жизни прекрасно исполняла свои обязанности.
Под конец после параличного расслабления он пришел в такое положение, что стал как малое дитя и имел недуг, который мешал ему выходить из своей комнаты, где воздух от этого был нестерпимый. Эти последние два-три года для сестры были очень тяжелы.
Пасынок ее имел характер заносчивый и сварливый, и как сестра ни нянчилась с ним. он как волчонок все в лес глядел. Он был умен, любезен и в обществе приятен и был он женат на Софье Григорьевне Охотниковой, которую сестра очень полюбила; была и она хороша к сестре.
Когда сестра овдовела, то хотела сгоряча тотчас идти в монастырь в Аносино; однако сестра Афанасия и я удержали ее и уговорили не спешить, чтобы после не сожалеть. Сестра Афанасия, точно для Бога все оставившая и с лишком уже пять лет жившая в Зачатьевском монастыре, хотя и ладила с игуменьей, но не совсем была довольна тем, что много было сплетен и дрязг в монастыре, и потому сестре Варваре Петровне советовала не спешить.
В то время в Зачатьевском монастыре были монахини все больше не из нашего сословия, а так, из простого звания, которые были охотницы шмыгать по кельям, а сестра ни к кому не ходила и к себе не звала, у игуменьи бывала редко и знала только храм Божий, а у себя читала, молилась и занималась рукоделием. Придраться было не к чему, так нет: сложили про нее сплетни, что она раскольница и еретичка. Кто занимался этим и сплетничал, я не могу сказать, но только это дошло и до архиерея Филарета, который сестру потребовал к себе. Она, бедная, ужасно перетрусила, явилась к архиерею, вся дрожит и трепещет.
— Ты худо живешь в монастыре, и на тебя жалуются. . Сестра молчит, еле жива от страху, ждет, что дальше будет.
— На тебя мне доносят, что ты раскольница и еретичка. . правда ли это?
Это сестру удивило и ободрило.
— Ваше преосвященство, я пошла в монастырь по обещанию и по усердию, чтобы служить Богу; в семействе у нас, у Римских-Корсаковых, никогда никто не отступал от православия, и ежели вам так обо мне донесли, то это, вероятно, по недоразумению, ежели не по недоброжелательству..
Преосвященный понял, что этот донос была глупая сплетня и что смешно было бы поверить такой нелепости.
Он сестру посадил, стал расспрашивать об ее образе жизни и уверился, что только по недоброжелательству возможно было выдумать на благочестивую монахиню такую несодеянность, и, успокоив сестру, отпустил ее ласково и с благословением^
Но эта смешная и глупая выдумка, не имевшая никакого основания, глубоко оскорбила сестру, не потому, что про нее дурно сказали, но потому, что она желала со всеми жить в мире и делала всем одно только добро, а ей отплачивали ненавистью за возлюбление, по слову пророка.12
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
