но еще и любовь!!!!!!»
Днем позже появилась запись:
«Вчера у нас было большое заседание на Малой Стране. Сеанс удался необычайно: мы вызвали дух композитора Шумана, и он сделал для нас обширный доклад о небесной музыке, о так называемой «гармонии сфер». Как это все увлекательно! Как будничен Борн со своим патриотизмом в сравнении с этими возвышенными интересами! Как могла я жить без любви Оскара, без общения с вечным миром духов! Все же патриотическая деятельность Борна имеет хорошую сторону: благодаря ей у меня столько свободного времени, столько свободы, сколько я никогда не имела».
4
— Чего мы хотим? Гарантированных законом прав, не более и не менее; большего мы не потребуем, меньшего не примем.
Так говорил несколько лет тому назад, во времена наиболее сильной венгерской оппозиции австрийскому правительству, граф Андраши.
Однако после того как Венгрии была предоставлена полная самостоятельность, Андраши, ныне венгерскому премьер-министру, стало казаться, что Бойст недостаточно энергично выполняет свой замысел прижать к стене славян, вынужденных защищаться, и прежде всего — чехов. «Оппозицию в Чехии следует или согнуть или сломить», — буквально заявил он. Для осуществления этого плана он предложил переарестовать под любыми предлогами всех политических лидеров нации, а также владельцев и редакторов всех выходящих в Праге газет; он требовал, далее, чтобы вместо оппозиционно настроенных бургомистров и старост были поставлены правительственные комиссары и чтобы были распущены все местные органы самоуправления. В остальном, добавлял он, правительству следует руководиться смыслом данных законов.
Критика строгая, но не совсем справедливая: Бойст делал что мог. Однако оппозицию в Чехии нельзя было ни согнуть, ни сломить. Редакторов политических газет арестовывали и подвергали высоким штрафам за напечатанные выражения несогласия и протеста, газеты конфисковывали и закрывали; а противоправительственные статьи и речи по-прежнему печатались. Когда чешский сейм высказался против раскола Австрии, Бойст ответил просто и прямо — тем, что распустил сейм; и тогда по всей стране, и в Чехии и в Моравии, поднялась гигантская волна собраний протеста, митингов, на которые съезжались из близких и далеких мест десятки тысяч людей. Напрасно было арестовывать ораторов и устроителей этих манифестаций, преследовать их участников. Стоило увести одного в наручниках, как в суды поступали петиции, подписанные сотнями имен: мы-де тоже там были, гласили петиции, а потому и мы имеем право быть арестованными! Власти с непривычной готовностью удовлетворяли подобные ходатайства.
На первом же из этих митингов, созванном на горе Ржип, Борн, посланный туда выступать от имени Общества славянской взаимности, открыл в себе талант оратора и убедился в покоряющей силе своего голоса.
— Когда последует крах разорванного надвое австрийского государства, — заявил он тогда между прочим с высоты трибуны, над которой развевалось большое красно-белое знамя, — у него не останется иных друзей, кроме нынешних автономистов, федералистов, которых поддерживает в первую очередь наш народ. И тогда настанет наше время, время справедливого упорядочения внутренних дел Австрии.
Успех его речи был таков, что Борн, растроганный, удивленный, даже опьяненный, стал принимать отныне участие во всех митингах, во всех демонстрациях, сколько бы их ни было, и всюду он говорил речи, и всюду они вызывали одобрение и восторг.
— Без поддержки со стороны бюрократии, судов и полиции в Австрии не могло бы удержаться такое государственное устройство, которое есть не что иное, как неограниченное владычество национального меньшинства над более многочисленными славянскими народами, — заявил он на митинге, состоявшемся, несмотря на запрещение, на горе Высокой под Кутной Горой.
Он выступал на запрещенном митинге под Блаником, на Тулинских Травниках у Кромержижа и на Валечове под Мниховым Градиштем; он ездил в Моравию, на запрещенный митинг на Косирже, в котором приняло участие более пяти тысяч человек, несмотря на то что все дорожки и тропки, ведущие к месту сбора, были заняты жандармами и гусарами. Когда имперский политический комиссар сообщил, что ходатайство об отмене запрета митинга, поданное устроителями в министерство, отклонено и потому он призывает собравшихся немедленно разойтись, — все как по команде опустились на колени и стали молиться за лучшее будущее народа, за победу наших исторических прав, за то, чтобы недруги наши поскорее вняли доводам рассудка.
— Полезно было бы, если бы господа в Вене поняли наконец, что мы, чехи, прекрасно обойдемся и без Австрии, а вот Австрии без нас не обойтись, — говорил Борн на таком же запрещенном митинге в Карлштейне, и его интеллигентная речь, равно как понижение «графского» голоса в конце предложений, убедили всех слушателей в глубочайшей истине такого утверждения.
Удивительное то было время — время энтузиазма и святой наивности, когда народ, упоенный громозвучностью своего голоса и весом своей многочисленности, верил, обманывая сам себя, что может что-то изменить в своем положении, устрашить своих неприятелей одним лишь провозглашением славы или позора, развертыванием знамен, устроением публичных выступлений, шествий, демонстраций и загородных сходок. Ничего он не изменил и положения своего не улучшил — зато сохранил человеческое лицо. Он не устранил несправедливости, в которую был ввергнут, но по крайней мере не молчал, он показал свою жизнеспособность, умение радоваться и ненавидеть.
В мае шестьдесят восьмого года, после долгих лет оттяжек, наконец-то был заложен первый камень в фундамент чешского Национального театра. Сама доставка каменных глыб, вырезанных из моравского Радгоштя, с чешских гор Ржип и Бланик, неожиданно превратилась в мощную национальную манифестацию. Все дороги, по которым везли эти массивные каменные кубы, увенчанные венками и лентами, обступили тучи народа, люди махали руками, плакали; колеса подвод, стенающих под бременем гранита, утопали в сугробах цветов, женщины целовали эти камни и показывали их детям, девушки в национальных костюмах подносили сопровождающим хлеб и соль; не было деревни, которая не воздвигла бы триумфальной арки, не было дома, который не украсился бы гирляндами из хвои или флагами. Когда самый большой, главный камень, взятый из священного Ржипа, приближался к Праге, за воротами собралось восемьдесят тысяч встречающих, рабочие оставили свои станки и присоединились к процессии, и весь Смихов, весь Карлин двинулись в Прагу.
5
Удивительно и почти неправдоподобно, что, вопреки деятельности Борна в различных обществах, вопреки его выступлениям на митингах, торговля на Коловратовом проспекте не только не приходила в упадок, но процветала по-прежнему. Главной причиной такого необыкновенного явления все еще был патриотический ореол, которым Борн с самого начала окружил свое предприятие, его демонстративная приверженность всему славянскому, не только не приевшаяся, но даже приобретшая новое очарование и интерес в годы оппозиции и доведенного до истерии патриотизма. Торговый дом Борна славился по всей стране, покупателей было
