Замечу, однако, что в советской литературе (особенно широко и последовательно у М. Булгакова), в газетной и журнальной публицистике (а отсюда и в массовом культурном сознании), начиная с конца 30-х гг., наблюдается стихийное, неосознанно «фрондирующее» (и, к счастью, ускользнувшее от недреманого ока советской идеологической охраны) возвращение к забытой почти на век семантике, и Иван Иванович входит в открытый ряд «мифологических» (как правило, бесфамильных) именований начальственных персонажей второго и третьего плана, представителей, хотя и не высшей, но достаточно высокой власти – секретарей ЦК национальных республик, крайкомов, обкомов и райкомов, министров, начальников главков и трестов, директоров заводов, главных редакторов газет и журналов, главных режиссеров и т. п. аналогов «смешных страшилищ» «чужого мира» былинной эпохи. Вот показательный пример: «– Какие же преступления вас пришлось расследовать? – Бандитизм и… – Сидоренко поморщился, – в основном взятки. Последние три года в составе бригады Прокуратуры СССР расследую факты коррупции в государственном и партийном аппарате ряда республик. <…> На допросе говоришь обвиняемому: Что, Иван Иванович, не повезло вам? Да-да, Юрий Георгиевич, ужасно не повезло! – сокрушается он, пребывая в незыблемой уверенности, что взятки берут все без исключения, а то, что он очутился за решеткой, – роковая случайность <…> – До сих пор не опомнюсь! Вам не позавидуешь, – констатирую я и предлагаю ему сигарету. Не говорите! – Он закуривает и спрашивает: – Так на чем мы остановились? – На том, что вы взяли у Петра Петровича пятнадцать тысяч рублей за назначение Семена Семеновича председателем облпотребсоюза. Сволота ваш Петр Петрович, отъявленный негодяй! – слышу в ответ. – Засудите его, Юрий Георгиевич, строжайшим образом накажите, чтобы другим неповадно было! <…> На смену Ивану Ивановичу вызываешь на допрос какого-нибудь Султана Султановича, и так день за днем. …» (К Столяров. Профессионалы <документальный очерк> //Неделя. 1989.№ 23.С. 11). Или: «Это раньше нужно было писать для Ивана Ивановича или Георге Георгиевича в надежде на лавры, теперь всем и каждому нужно писать для читателя» (Думитру Матковски, Нарушитель в заказнике //Литературная газета. 4 февраля 1987); «Сколько я повидал приемных, где ходят вокруг стола секретарши, чтобы попасть на прием к первому. “У Ивана Ивановича разговор с Москвой”. “Сидор Сидорович работает с документами”. “Петр Петрович ждет делегацию”. Я не иронизирую. Масштаб работы первого лица заставляет нас безропотно принимать такой порядок вещей. Но теперь я знаю приемную, где ничто не дает тебе почувствовать: “Вас много, а я один”. Чтобы попасть к Клецкову достаточно спросить: “У Леонида Герасимовича никого?” – “Никого”. Заходи смело…» (Правда, 12 июля 1987); «Если писать о народе, а на самом деле о руководимом Иваном Ивановичем районе, да еще с мыслью заслужить от Ивана Ивановича и прочих инстанций благодарность, то, кроме лести, ничего не будет» (Советская культура, 16 февраля 1989). Ср. также: «Человек от Ивана Ивановича – это звучит гордо'» (С Ципин Случайные мысли //Литературная газета. 26 октября 1989. С. 16). Или: «Из законченных следствием дел суды отбирают дело Ивана, но не Ивана Ивановича… .» (Спутник. 1989. № 7. С. 48 – в заметке В. Олейника, следователя по особо важным делам прокуратуры СССР) и др.
Любопытно, что по той же логике «Иван-Ивановичами» в сталинских лагерях называли интеллигентов как представителей другого мира – также «чужого» для значительной части лагерных заключенных (Е Сидоров, О Варламе Шаламове и его прозе//Огонек. 1989. № 22. С. 13).
137
Закрепление за этими именами этнонимизирующе-типизирующей функции в русской литературе восходит к середине – концу XVIII в. Ср. в «Сатирическом вестнике» Н. Н. Страхова (1790) извещение о «продаже ходуль для низкорослых девушек» от имени Франца Карла, французского башмачника в Москве (Русская сатирическая проза XVIII века. Л., 1986. С. 138). Тогда же рядом с Ивановичами и Карловичами, Иванами Ивановичами и Карлами Карловичами появились и другие претенденты на статус этнонимизирующих знаков, но выдержали конкурс и вошли в употребление, и то лишь на вторых и третьих ролях, только Адамовичи и Адамы Адамовичи (начиная с Адама Адамовича Вральмана в фонвизинском «Недоросле») и совсем уже редкие Богдановичи и Богданы Богдановичи (от Богдан как русского соответствия немецким Готлибам).
138
О том, насколько тесно были связаны в русском культурном сознании патронимы Иванович и Карлович, свидетельствует приводимый ниже текст: «Наследник поднял бокал и провозгласил мое здоровье, назвав меня по имени, и потом вдруг запнулся, забыв отчество Якова Карловича, и шепнул сидевшему напротив Я. Ростовцеву: “Напомни”. Тот же на первой букве “Я” так долго заикался, что Наследник поспешно назвал жениха моего Яковом Ивановичем» (Я Грот Воспоминания // Русский архив. 1899. Кн. 1. Вып. 3. С. 476). Показательны также случаи подмены одного отчества другим у разных авторов. Так, в рассказе В. Ф. Одоевского «Живой мертвец» (1844) любовница героя, дама полусвета, Каролина Карловна, в другом месте этого же текста оказывается Каролиной Ивановной (В Ф Одоевский Последний квартет Бетховена. Повести, рассказы, очерки. М., 1982. С. 219, 223).
139
Вот далеко не полный перечень такого рода литературных Ивановичей и Карловичей, рядом с которыми идут Ивановны и Карловны: Ивановичи и Ивановны: «Август Иванович, “худой и тощий немец” с длинным носом и с длинными тонкими ногами» (В. А. Слепцов. Письма об Осташкове, 8, 1862); Адам Иваныч Шааф, немец-гувернер (И. С. Тургенев. Месяц в деревне, 1850); «Адам Иваныч Шульц, “маленький, кругленький и чрезвычайно опрятный немчин”, “приезжий гость, купец из Риги”» (Ф. М. Достоевский. Униженные и оскорбленные, I, 1, 1861); «Адольф Иваныч Клейн, “немецкий кулак”, в прошлом содержатель дома терпимости в Петербурге» (Г. Успенский. Из деревенского дневника, 1877–1880); «Амалия Ивановна Липпевехзель, квартирная хозяйка Катерины Ивановны Мармеладовой, которая намеренно называет ее Амалией Людвиговной» (Ф. М. Достоевский. Преступление и наказание, 2, VII, 1866); Бьянка Ивановна Жевузем, владелица частного пансиона (А. П. Чехов. В пансионе); «Вот он (Отгон?) Иванович, “управитель, <…> немец или француз из Митавы” (О. Сомов. Кикимора, 1830); Ганс Иванович, немец, управляющий сахарным заводом (Б. Васильев. Были и небыли); Григорий Иванович Клевер, “сын какого-то оптика из Риги”, тайный советник, который “покровительствовал немцам по службе, но вне службы казался русским с головы до пят и дома даже не говорил по-немецки, даже иногда слово немец в ругательном смысле употреблять любил” (Я. Полонский. Женитьба Атуева, VIII, 1869); немец Карл Иваныч (А. И. Полежаев. Рассказ Кузьмы, или вечер в «Кенигсберге», 1825); Карл Иванович Мейер, немец, содержатель московского пансиона, в котором учился повествователь (А. С. Пушкин. История села Горюхина); Карл Иванович, полковой доктор (В. А. Соллогуб. Тарантас, 1840), Карл Иванович, камердинер (А. И. Герцен. Записки одного молодого человека, 1840); Карл Иваныч, управляющий из немцев (Д. В. Григорович. Антон-горемыка, 1847); Карл Иваныч – немец-управляющий, «мозглый такой старичонка, а преехидный, и уж какой девушник, просто беда…» (М. М. Михайлов. Шелковый платок, 1856); немец Карл Иваныч, выписанный из Риги, «чтоб он княжовский дом живописью украсил» (П. И. Мельников-Печерский. Именинный пирог, 1859); Карл Иваныч, немец, врач (А. Ф. Писемский. Тюфяк, I, 1851); Карл Иванович Вебер, немец, коннозаводчик (Г. П. Данилевский. Беглые в Малороссии, 1862); немец Карл Иванович, управляющий фабрикой (И. Ф. Горбунов. В дороге, 1865); «Суханчикова говорила о каком-то Карле Ивановиче, которого высекли собственные дворовые» (И. С. Тургенев. Дым, IV, 1867); петербургский немец Карл Иванович вместе с его отцом Иваном Карловичем (В. В. Крестовский Петербургские трущобы, 1864–1867); «какой-то Карл Иванович, которого высекли его собственные дворовые» (И С Тургенев Дым, V, 1867); Карл Иваныч, аптекарь (М Е Салтыков-Щедрин Благонамеренные речи, 1872–1876; Письма к тетеньке, 1881–1882); Карл Иванович Шустерле, управляющий имением (Карл Терле [А М Герсон] Письмо поступившего в управляющие имением к своему господину // Развлечение, 1879, № 5, С. 32); англичанин Карл Иванович, фабрикант (В Солоухин Паша); обрусевший немец Карл Иванович, «до колхозов» – владелец мельницы (В Марченко Карлушина мельница, 1979) Каролина Ивановна, «дама, кажется, немецкого происхождения», «к которой он <одно значительное лицо> чувствовал совершенно приятельские отношения» (Н В Гоголь Шинель, 1842); Каролина Ивановна, кухмистерша, обрусевшая немка (Ф М Достоевский Двойник, 1846); Каролина Ивановна, «русская немка» (Я. Бутков Первое число, 1845); Крестьян Иванович Рутеншпиц, «доктор медицины и хирургии» (Ф М Достоевский Двойник, 1846); француз Луи Иванович (И А Бунин Суходол, 1912); Луиза (Лавиза) Ивановна, содержательница публичного дома (Ф М Достоевский, Преступление и наказание, 1866); Минна Ивановна, обрусевшая немка (А Вербицкая, Дух времени, 1907); немец Франц Иваныч, аптекарь (В А Соллогуб Аптекарша, 1841), Франц Иваныч Лежень, француз из Орлеана, барабанщик Наполеона, попавший в русский плен (И С Тургенев Однодворец Овсяников, 1847); Франц Иваныч Раух, небогатый помещик (В. Закруткин Сотворение мира, IV, 1); Христиан Иванович Гибнер, немец-врач (Н В Гоголь Ревизор, 1836); Шарлотта Ивановна, гувернантка (А П Чехов Вишневый сад, 1903); приехавшая в Россию финка Эльса (Лизавета) Ивановна (В Ф Одоевский Саламандра, 1841) и др.
