Таймири сразу же захотелось пуститься в пляс и запеть от счастья. Но тут она заметила, что Вестница Весны плачет. Почему она плачет? Разве ее мечта не сбылась, разве пустошь не преобразилась? А может, это слезы счастья, которое так велико, что не умещается в груди?
Зато Ипва позеленела от злости. Вернее, позеленели одни лишь ее волосы, а вот сама Ипва… Таймири выпучила глаза: ардикта одеревенела! Неуверенно приблизившись к деревянной статуе, Таймири дотронулась до длинной плети с желто-зелеными листочками.
— Да это ж… — запнулась она.
— Ее волосы. Волосы-ветви, — печальным колокольчиком прозвенел за плечом голос Вернале. — А на коре, если вглядеться, видно лицо.
— Выходит, у нее и корни есть? — растерянно спросила Таймири.
— Как и у всех деревьев. Верховная преподавательница стала плакучей ивой.
Тут к крючковатой иве подлетел господин Каэтта.
— Что вы с ней сделали? Зачем в дерево превратили?! — накинулся он на Вестницу Весны.
— Я не виновата, — развела руками та. — Это закон природы.
— Какой еще закон? Не знаю никаких законов. Будьте добры, расколдуйте ардикту. Я должен… Нет, я просто обязан выяснить у нее, кто моя настоящая мать.
— Едва ли я смогу вам помочь, — вздохнула Вернале.
— И что, теперь Ипва будет доживать свой век в таком вот виде? — обреченно спросил Каэтта.
— Думаю, тут уж от нее самой зависит, как долго продержится на ней ивовое «платье», — сказала Вестница. — Когда из нее выветрится вся злость, когда не останется под корой ни обид, ни гордости, ни коварства, возможно, она вновь превратится в человека.
— Природу не обманешь, плакучая, — назидательно сказала Таймири и поводила пальчиком перед деревянным носом. На секунду ей показалось, что нос недовольно сморщился.
В этот миг сияющим душем полил с неба солнечный дождик. Шумный, смеющийся. От такого грех прятаться.
Поодаль сидели на коленях Сэй-Тэнь и Минорис и, задрав головы, подставляли лица под прохладные струи. Они упивались этим новым, неизъяснимым чувством перерождения земли и самих себя. А вокруг расстилался пышный травянистый ковер. Пустыни больше не было.
— Эй, поглядите-ка, — сказала Таймири и приподняла ногу. На песке мгновенно выросла молодая травка.
— Вот так диво! — поразился философ.
— Вы лучше послушайте, как поют птицы! — обратилась к ним Вернале. — Наступила истинная весна!
Таймири посмотрела на небо: высоко-высоко рассекали воздух ласточки, соревновались на скорость стрижи, да чирикали неугомонные скворцы. Но не обилие пернатых заставило ее раскрыть от удивления рот — малиново-золотые узоры исчезли, и было похоже, что навсегда. Она подергала философа за рукав:
— Поверить не могу! Ваши любимые облака пропали!
— Не велика беда, — примирительно сказал Каэтта. — Зато теперь можно будет исследовать звезды, Млечный путь, ближние галактики… Знали бы вы, какое незабываемое зрелище являет собой рождение новой звезды! — И он многозначительно взглянул на Таймири. — Ваша звезда уже зажглась. Вон, что вы сделали! Только благодаря вам мы сейчас не сидим в осаде и не отбиваемся от солдат камнями. Как только предводитель роты обратился деревом, солдаты бросились врассыпную.
И действительно. Оказалось, что Вазавр укоренился в почве безлистым вязом. Его ствол уже начал покрываться мхом, а верхние ветви, точно костлявые руки, скрючились у голой верхушки.
— Он тоже когда-нибудь примет прежний вид, ведь правда? — спросила Таймири у Вестницы Весны.
— Конечно! Когда увидим вяз в цвету, это и будет знак, что в скором времени он станет человеком. Но меня больше беспокоят солдаты. Они рассеялись, как семена одуванчика!
— Наверняка драпанули к массиву. А там их, небось, индейцы поджидают… с копьями да луками. Сварят из них бульон, — мрачно заключил Каэтта.
— Не говорите так! — ужаснулась Таймири. — Эти индейцы призваны сеять добро. Поэтому ни о каком бульоне и речи идти не может.
— М-да, — протянул философ. — И то верно… Припоминаю я одну индианку, как мы с ней одно время общались…
Таймири прыснула:
— С Эдной-Тау что ли? Эй, слышишь, Минорис, господин Каэтта соскучился по нашей краснокожей подруге! — крикнула она с задором. К тому моменту дождь почти перестал и только нашептывал, тихо-тихо пробираясь по свежей траве.
Минорис, конечно же, всё расслышала и покраснела до ушей. Покинув блаженствующую Сэй-Тэнь, она в смущении подошла к философу. Сейчас или никогда.
— Позвольте мне снова быть вашей ученицей, — не поднимая глаз, просительно сказала она.
Каэтта просиял.
— Мечты сбываются, — загадочно изрек он, и в эту минуту на земле не было никого счастливей философа.
Так Минорис стала музой астрономии. А Каэтта в один день приобрел сразу двух учеников: когда он полез в дупло за свитком, то вместе со свитком обнаружил там исхудалого Кариона, который, хоть и выглядел, как ободранный петух, чувствовал себя отменно.
— Вчера нашла его умирающим от истощения, — пояснила Вестница Весны. — Пришлось спрятать в дупле, от беды подальше.
— Всунула мне какую-то гадость, — пробурчал Карион. — Сказала: съешь — поправишься.
Философа он не признал. Отстранился, говорит: «Не знаю вас, дяденька». Пришлось философу ненадолго превратиться в седобородого старика и изобразить немощь. Тут у мальчишки челюсть и отвисла. Потом всем миром его успокаивали, убеждали. А Минорис засвидетельствовала, что Каэтта и есть тот самый философ Диоксид, с которым Карион некогда попрощался на пристани.
— Так значит, вы можете менять обличье? — обрадовался Карион. — А меня научите?
— Сперва научись, дружок, определять расстояние между планетами, — беззлобно посоветовал ему господин Каэтта.
32. О том, как летают на крыльях фантазии
Кто это мчится по лугу, весь всклокоченный? Чьи юбки полощутся на ветру? Кто в комнате не усидел и после землетрясения тотчас побежал в пустошь? Да уж известно, кто: тетушка Ария. Она, конечно, не могла предвидеть, что пустошь вдруг зазеленеет, а потому разволновалась и бросилась к племяннице, как к спасительному островку в бушующем море.
— Вы не объясните, что происходит? — спросила она, проглотив половину фразы.
— Мы совершили настоящий переворот! — воскликнула Таймири.
— Ничего не понимаю, — пробормотала Ария и недоверчиво покосилась на Вестницу Весны. — А это кто?
— Это? — Таймири со значением подняла указательный палец. — Это наша новая верховная преподавательница.
* * *
Среди всеобщего ликования Сэй-Тэнь чувствовала себя безмерно одинокой, покинутой и никому не нужной. Природа искрилась множеством красок, пела птичьими голосами, раскрывалась навстречу солнцу яркими соцветиями. А Сэй-Тэнь, обесцвеченной тоскою, хотелось сжаться в комок, ничего не видеть и не слышать.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
