Подобное преставление о компетентности мужчины имеет мало общего с действительностью, но, навязываемое социуму чаще всего им же самим (может быть, для того, чтобы подчеркнуть ту жертвенность, с какой он идет на выполнение не свойственных ему обязанностей и все-таки справляется с ними?) способствует его элиминации из процесса семейного строительства. Поэтому не следует удивляться тому факту, что главенствующая роль в нем сегодня принадлежит уже не ему. Мужчина, который на протяжении всей истории социума был не просто главным его фигурантом, но демиургом, постепенно превращается в его подсобное техническое средство и не более того. «Женщина и ее дети» – это не только явление «новояза», но и элемент (не только субъективной) реальности.
9.4. Право на семейное строительство
9.4.1. Устранение мужчины
Мы видели, что история социума начинается с формированием патриархальной семьи, не кто иной, как мужчина-патриарх становился центром его кристаллизации. мужчина являлся ключевым фигурантом единого коммуникационого потока «слово – дело – вещь».
В отличие от линии биологической преемственности, главным в нашей истории являлся социо-культурный генезис. Разумеется, это не значит, что биологическая связь теряет свое значение в жизни человека и полностью заменяется социальной. Существо биологической привязанности в полной мере не ясно, но наличие (во всяком случае между матерью и ребенком) не вызывает никаких сомнений. Связь с отцом менее ясна, и вместе с тем было бы большой ошибкой утверждать, что ее н существует. Сам факт того, что отношения между ними подвергаются сакрализации («Я и Отец – одно»[574]; «Отец во Мне и Я в Нем»[575]), является убедительным тому подтверждением. Мы помним также, что родство, как и сиротство, традиционно отсчитывалось исключительно по мужской линии, то есть по отцу, и это тоже не пустой звук для любой, не только европейской, культуры.
Эта линия начинает превращаться во все более редкий пунктир с появлением между отцом и сыном сертифицированного социумом посредника – жреца, учителя, мастера. Вторжение социума в систему родовой преемственности, формирование специальных институтов, занимающихся образованием и воспитанием новых поколений, подпадение ее под полный контроль государства делает связь между ними еще менее тесной. Но все же вплоть до XIX–XX столетий отец остается основным проводником ребенка в «большой» мир, где правят не чувства родителей, но обезличенные «слова», «дела» и «вещи». Уже «век девятнадцатый железный» (А. Блок) становится временем, когда практически ни один человек вне кооперации с другими, часто неизвестными ему, оказывается не в состоянии самостоятельно произвести ни один продукт. Даже самые отсталые сельские хозяйства, хранители патриархального уклада, начинают зависеть от других отраслей производства. Но если в деревне патриархальный уклад сохраняется дажев начале двадцатого столетия, то в городе положение (и власть) отца как основного, если не сказать единственного, держателя секретов семейного ремесла утрачивается полностью. Теперь они уже не принадлежат отдельным родам, но становятся достоянием социума в целом.
Собственно, то же происходит не только в производстве «вещей», но и в производстве «слов». Наука перестает быть полем деятельности талантливых одиночек; выдающиеся прорывы в ней уже в XIX веке становятся результатом творчества больших коллективов. Впрочем, и частные открытия, сколь бы неожиданными они ни были, опираются на работу целой череды предшественников. Время, когда технологические рецепты, нередко научные истины, оставались секретами, обеспечивавшими конкурентные преимущества частным «домам», осталось в прошлом. Теперь любое достижение цивилизации – это общественное достояние. В сущности, единственное, что отец может передать сыну, – это имущественные права. Даже собственность, понятая как особая социальная функция, уже не может быть оставлена в полном объеме, если у наследника отсутствуют специфические способности к управлению ею. Это и есть окончательное завершение длительной эволюции патриархальной семьи. Полное ее разложение наступает тогда, когда возрастание масштабов и темпов социальной динамики делают невозможным сохранение идентичности рода как субъекта той или иной социальной функции. Последняя же точка появляется там, где преемственность его поколений сменяется простым детопроизводством. А в этом процессе роль женщины выступает на первый план, становится поначалу равновеликой роли мужчины, а затем и главной. Изнанкой результата является тот факт, что в 68 % случаев (в Москве – до 80 %) инициатива развода принадлежит именно ей. Особенно активны молодые женщины, только после 50 лет инициатором развода чаще становятся мужчины.
Отсюда вполне допустимо утверждать, что равенство полов лишь косвенным образом является заслугой феминистских движений (конечно же, не распад семьи был их генеральной целью), в действительности это результат окончательного поглощения социумом всей системы преемственности культурного наследия. Впрочем, допустимо утверждать и другое: «техническим средством» воспроизводства социума становится не только мужчина, но, как ни парадоксально, и его вечная спутница.
Таким образом, в межпоколенной коммуникации за мужчиной остается только одно – привитие новым поколениям модели гендерных ролей. Однако и гендерные роли подвергаются сильной деформации под давлением «женского» воспитания и результатов стремительного перераспределения прав. Нередко отец утрачивает даже роль «кормильца», содержателя семьи. К слову, там, где создаваемый им «дом» всецело стоял на его плечах, «кормильцем» даже в глазах ребенка был только он, сегодня, как отмечают психологи и педагоги, им становится та, которая ставит тарелку на стол. Причем не только там, где мужчина перестает быть основным «добытчиком». Между тем число таких семей возрастает. Долгое время занятость советской женщины на производстве объяснялась исключительно особенностями «коммунистического режима», не позволявшего мужчине прокормить свою семью. Но исследования показывают, что и женщине Запада «не сидится» дома: В 1938 году лишь один из пяти американцев одобрял «замужнюю женщину, работающую в бизнесе или промышленности, при условии если муж способен содержать ее». В 1993 году такой тип женщины одобряли уже 86 % опрошенных <…>, хотя почти две трети по-прежнему полагали, что для детей «идеальная семейная ситуация» – когда «отец работает, а мать сидит дома и заботится о детях» <…>. В 1967 году 57 % американских первокурсников согласились с тем, что «занятия замужней женщины лучше ограничить домом и семьей». В 1994 году с этим согласились лишь 25 % <…>. Такое изменение установки сопровождается изменениями поведения. С 1960-го по 1995 год доля американских женщин в составе рабочей силы страны возросла с одной трети до почти трех пятых»[576].
Да и за женщиной в межпоколенной коммуникации не остается ничего иного, кроме формирования тех же гендерных ролей. Вот только в новой системе отношений преимущественное право воспитания поколений переходит к ней. Между тем ключевым элементом единой системы воспитания продолжает оставаться то, что остается от семьи, и, следовательно, постепенный сдвиг ее в сторону неполной материнской не может не влиять на деформацию гендера. Словом, маскулинизация женщины и феминизация мужчины – это вовсе не дефекты воспитания и даже не продукт неблагополучия общества (хотя в известной мере и это тоже), а результат длительной эволюции социальных механизмов родовой преемственности. Успехи психологии семьи, детства, внимание социума, забота государства могут замедлить развитие происходщих метаморфоз, но при всем желании не в состоянии предотвратить их. К сожалению, и внимание социума, и забота государства направлены совсем на другое, и справедливо утверждать, что именно их усилиями устранение мужчины из процесса семейного строительства (по историческим меркам стремительно) ускоряется.
9.4.2. Право на зачатие
Прежде всего это проявляется в том, что инициатива зачатия переходит к женщине; к ней же переходит и исключительное право на него.
Реальное право существует только там, где сохраняется возможность принудить к исполнению его норм либо воспрепятствовать их нарушению. Право обеспечивается и охраняется всеми институтами государства. В идеале, над его установлениями нависает массив развитого аппарата принуждения, который следит за соблюдением возведенной в закон государственной воли и способен настоять на ее неукоснительном исполнении. В этом смысле нормы закона носят общеобязательный, непререкаемый характер, и любой, кто нарушает их, подлежит наказанию. Сегодня женщина может защитить зачатого ею ребенка всей мощью государства. Точно так же, всей мощью государства она может воспрепятствовать любому принуждению к зачатию. А что стоит за правом мужчины на продолжение своего рода? Только культурная норма и ничего другого. Но если ни одна из всего множества дивизий, ни один из всех армад линкор или стратегический бомбардировщик не сдвинется с места для его обеспечения, то существует ли это право на самом деле?
