осенних туманов, которые пробирают до костей и особенно опасны для здоровья; наконец, всевозможные ценные меха, подчас весьма редкостные, ибо этот Ю Бетсой исколесил весь север и до сих пор поддерживает сношения с многочисленными охотниками, а те переправляют ему товар через кочевников-лопарей и норвежских купцов, которые гонят по северным снегам караваны оленей заместо верблюдов и чаще всего выменивают одни товары на другие, по примеру древних, а не продают их за деньги.
Христиан полюбопытствовал, нельзя ли взглянуть на Эти меха. Даннеман подумал, что он хочет купить какой-нибудь из них, и, приведя Христиана вместе с майором в небольшой сарай, где висели шкуры, обратился к Ларсону с просьбой показать другу все эти богатства, не желая даже заводить разговор о цене, пока тот сам ее не предложит.
— Ты ведь разбираешься в мехах не хуже моего, — сказал он майору, — и в моем доме ты хозяин.
Христиан, которому Осмунд перевел эти слова, был приятно удивлен речами даннемана и спросил, неужели тот оказывает такое доверие всякому, кто пользуется его гостеприимством.
— Люди здесь очень доверчивы, ибо среди них еще царят патриархальные нравы, — ответил майор. — Далекарлиец, житель этой северной Швейцарии, отличается множеством цепных качеств, порожденных здешней суровой природой; но страна его бедна. Разработка недр привлекла сюда множество бродяг, и в подземном мире нередко скрываются преступники, бежавшие от закона, осудившего их в других краях на тяжкую кару. Крестьянин, если у него нет земли или работы на рудниках, бедствует до такой степени, что бывает часто вынужден просить подаяния или воровать. И тем не менее число злоумышленников здесь крайне невелико, если учесть, сколь много людей терпит жестокую нужду, без надежды на помощь привилегированных сословий. Стало быть, богатый крестьянин никак не может доверять первому встречному, как не доверяет он и дворянину, отдающему свой голос в риксдаге[85] за те законы, которые выгодны только ему самому; но военный, в особенности офицер индельты, — друг крестьянина. Мы представляем собой самую независимую часть общества, ибо закон обеспечивает нам безбедную жизнь и всеобщее уважение, какие бы скрытые течения этому ни противодействовали. Известно, что мы верой и правдой служим королю в том случае, если он защищает народ от злоупотреблений дворянства. Такова у нас первейшая обязанность королевской власти, и народ, поддерживая ее, знает что делает. Дайте срок, Христиан: наступит время, когда риксдаг и сенат вынуждены будут считаться с горожанином и землепашцем! Наш король еще не отважился на такой шаг. Королева Ульрика охотно сделала бы его, если бы муж ее был хоть немного энергичней. Но сможет ли сестра Фридриха Великого остановиться на полпути, если ей удастся обуздать честолюбие и спесь ярлов? Сомневаюсь… Она будет печься об одном — о дальнейшем усилении королевской власти, не допуская и мысли о развитии гражданских свобод. Следовательно, вся наша надежда на Генриха, наследного принца. Вот это человек действия и подлинной силы духа! Да, да, придет время… Но простите! Я совсем позабыл, что вы хотите полюбоваться на меха, а политика наша вас совсем не занимает. Однако поверьте, что наследный принц…
— Да, да, наследный принц, — повторил лейтенант, входя в сарай следом за майором и Христианом. Затем он погрузился в задумчивость, стараясь хорошенько запомнить умные речи своего друга, дабы составить определенное мнение о положении в стране, которое, впрочем, ничуть бы его не тревожило, повинуйся он только философии равнодушия, свойственной его нраву; но коль скоро у майора были какие-то убеждения, лейтенант должен был тотчас же последовать его примеру, а разве помыслы его могли быть иными, чем у друга? Такие умозаключения привели его к безграничной вере в наследного принца и надежде на величие его духа. Заблуждался ли он вместе с Ларсоном? Генрих (будущий Густав III) обладал множеством достоинств, привлекавших сердца: он был широко образован, красноречив, отважен и в начале царствования своего почитал истину и жаждал творить добро. Но ему было суждено, как Карлу XII и многим другим, пожертвовать благом общества ради обуревавших его страстей. Он, спасший Швецию от власти олигархии, погубил ее впоследствии бесшабашным расточительством и низменными политическими расчетами, приведшими его к роковым заблуждениям. И все же он был поистине велик в ту пору, когда сумел, не пролив ни капли крови, освободить народ от тирании привилегированной касты, чьи бесчинства вконец нарушили равновесие жизни общества.
Христиан охотно разделял иллюзии и надежды майора на основании того немногого, что узнал о положении в стране и характере наследника престола; однако в настоящий момент он был полностью поглощен если не покупкой мехов, о чем не мог и помышлять, то созерцанием Звериных шкур, собранных даннеманом в этом небольшом помещении. Для него это был наглядный урок естественной истории, повествующий о разных видах животного царства севера, а Ларсон, опытнейший охотник, объяснял ему, в каких именно местностях северной Европы водится тот пли иной пушной зверь.
— Коль скоро мы собираемся охотиться на медведя, — сказал он в заключение, — вам непременно надлежит знать, с какой именно разновидностью мы будем иметь дело. По словам даннемана Бетсоя, этот медведь — метис; однако еще не доказано, что различные породы медведей способны скрещиваться и приносить потомство. В Норвегии насчитывают три вида медведей; bress-diur ест траву и листья и не прочь полакомиться молоком и медом; ildgiers diur питается мясом, a myrebiorn — муравьями. Что касается четвертой, еще более обособленной ветви этого семейства — белого медведя, жителя полярных морей, — нам о нем вовсе ничего не известно.
— Тем не менее, — возразил Христиан, — вот две шкуры белого медведя, и сразу видно, что они занимают далеко не последнее место в коллекции даннемана. Неужто он охотился даже на Ледовитом океане?
— Вполне возможно, — ответил майор. — Как бы то ни было, он связан, как я уже говорил, с дальним севером, и ему часто случается проделать двести миль на санях, в самую суровую зимнюю пору, чтобы обменяться товарами с охотниками, которые, в свою очередь, проходят для встречи с ним немалый путь на лыжах или в санях с оленьей упряжкой. Сегодня же он обещал показать нам помесь белого и черного медведей, но видел-то он его ночью, при обманчивом свете северного сияния, поэтому я не ручаюсь за достоверность его слов. Медведь — животное весьма недоверчивое по своей природе, и повадки его все еще мало изучены, даже в наших краях, где сотню лет тому назад медведи водились в изобилии, да и сейчас отнюдь не стали редкостью. Итак, никто не знает, что представляет собой этот светлый медведь — помесь или особую породу.
