– Голова болит, – пробормотал Тень.
– Вот как подналяжешь хорошенько на завтрак, сразу почувствуешь себя другим человеком.
– Я бы предпочел остаться тем же, только с другой головой, – возразил Тень.
– Ешь.
Тень повиновался.
– Ну, как тебе теперь?
– Как болела, так и болит, но теперь еще и желудок полон, и, кажется, меня сейчас стошнит.
– Пойдем со мной.
Возле дивана, на котором Тень провел ночь, стоял прикрытый африканским покрывалом ларь из какого-то темного дерева, напоминавший небольших размеров пиратский сундук. Отомкнув висячий замок, мистер Нанси поднял крышку. Внутри оказалось множество коробок.
– Сейчас найду тебе старое африканское лечебное средство на травах, – сказал он, роясь в коробках. – Изготовлено из толченой коры ивы и все такое.
– Как аспирин.
– Ага, – отозвался мистер Нанси, – в точности как аспирин. – Наконец со дна сундука он извлек гигантских размеров банку непатентованного аспирина. – Вот, – сказал он, вытряхивая на ладонь пару белых таблеток.
– Славный сундук, – сказал Тень, запивая горькие таблетки водой из-под крана.
– Мне сын прислал, – отозвался мистер Нанси. – Он у меня хороший мальчик. Слишком редко мы с ним видимся.
– Мне не хватает Среды, – сказал вдруг Тень. – И это невзирая на все, что он сделал. Мне все кажется, я вот-вот его увижу, но поднимаю глаза, а его нет.
Он, не отрываясь, смотрел в сундук, пытаясь понять, что он ему напоминает.
«Ты многое потеряешь. Этого не потеряй. Смотри, слова не перепутай». Кто же сказал ему такое?
– Тебе его не хватает? После всего, что ты из-за него натерпелся? Чего мы все из-за него натерпелись?
– Да, – подтвердил Тень. – Наверное, да. Как по-твоему, он вернется?
– Я думаю, – сказал мистер Нанси, – что его дух будет витать везде, где соберутся двое, чтобы продать третьему двадцатидолларовую скрипку за десять штук.
– Да, но…
– Надо возвращаться на кухню. – Лицо у мистера Нанси стало как каменное. – Сковородки, знаешь ли, сами себя не вымоют.
Мистер Нанси мыл тарелки и сковородки. Тень их вытирал и убирал на место. За этим мирным занятием головная боль начала понемногу стихать. Они вернулись в гостиную.
Тень снова уставился на старый сундук, заставляя себя вспомнить.
– Что случится, если я не пойду к Чернобогу? – спросил он вдруг мистера Нанси.
– Ты с ним встретишься, – без обиняков ответил мистер Нанси. – Может, Чернобог сам тебя найдет. Или, может, заставит тебя к нему прийти. Но так или иначе, ты с ним встретишься.
Тень кивнул. Что-то стало становиться на место. Сон на дереве.
– Черт, ну надо же, – пробормотал он, потом вскинул голову: – Есть бог с головой слона?
– Ганеша? Индуистский бог. Он уничтожает препятствия и преграды, облегчает путь. К тому же хороший повар.
– Это в багажнике, – сказал вдруг Тень. – Я знал, что это важно, но не знал почему. Он же говорил и про багажник. А я думал, что имеется в виду ствол ясеня. Но ведь речь шла совсем не об этом, правда? Мне твой сундук напомнил…
Мистер Нанси нахмурился.
– О чем это ты?
– Это в багажнике, – повторил Тень, зная, что это правда. Он не знал, почему именно это так. Но в том, что это правда, был совершенно уверен.
– Мне пора ехать. – Он вскочил на ноги. – Извини.
– К чему такая спешка? – поднял бровь мистер Нанси.
– Потому что лед тает, – просто сказал Тень.
Глава двадцатая
стоитвеснаикозлоногийшарВоздушныйЧеловек свиститдалёкоичуть слышно
е.е.каммингс
Около половины девятого утра Тень выехал из леса на взятой напрокат машине, спустился с холма на скорости ниже сорока пяти миль в час и покатил по Приозерью. Было это через три недели после того, как, уезжая, он был уверен, что раз и навсегда покинул эти места.
Он ехал через город, удивляясь тому, как мало изменились улицы за прошедшие недели, в которые для Тени, казалось, уложилась целая жизнь, и припарковался на середине подъездной дорожки, спускавшейся к озеру. Тут он вышел из машины.
На грязном льду не было больше ни рыбацких шалашей, ни спортивных фургончиков, никто не сидел возле проруби с удочкой и термосом. Само озеро было темным: его уже не покрывал слой ослепительно белого снега, теперь на поверхности льда виднелись отражавшие небо озерца воды, подо льдом же вода была черной, а сам лед прозрачным настолько, что через него глядела тьма. Небо было серым, а льдистое озеро мрачным и пустым.
Почти пустым.
Одна машина оставалась на льду, стояла припаркованная почти под самым мостом, и каждый, кто проезжал через город, каждый, кто пересекал мост, не мог ее не заметить. Цвета она была грязно-серого. Такие колымаги люди обычно бросают на автостоянках. Мотора у нее не было. Это был символ пари, ждавший лишь того, чтобы лед подтаял и размяк, стал опасен, начал бы трескаться, и озеро навсегда поглотило бы машину.
Короткий съезд к озеру перекрывала цепь с висевшей на ней табличкой, которая воспрещала доступ людям или средствам передвижения. «Тонкий лед» – значилось на ней. Ниже была нарисована серия перечеркнутых красными линиями пиктограмм: никаких машин, никаких людей, никаких сноумобилей. «Опасно».
Презрев предупреждения, Тень выбрался на откос, оказавшийся очень скользким: снег успел растаять, превратив землю в вязкую жижу под ногами, и ботинки скользили по обледенелой траве. Оскальзываясь и притормаживая каблуками, Тень кое-как выбрался на берег и, осторожно пройдя по коротким деревянным мосткам, ступил на сам лед.
Слой воды от подтаявшего снега тут был глубже, чем казался сверху, а лед под ней – даже более скользким, чем каток или ледянка, поэтому Тени лишь с трудом удавалось удерживаться на ногах. Он хлюпал по воде, которая, покрыв его ботинки по шнурки, полилась внутрь. Ледяная вода, от которой коченело тело. Пробираясь по замерзшему озеру, Тень чувствовал некую отстраненность, словно видел происходящее на киноэкране, но в этом кино ему отводилась заглавная роль – детектива, наверное.
Он шел к колымаге, болезненно сознавая, что весна вступает в свои права, а лед уже слишком тонок, и вода под ним холодная настолько, насколько вообще может быть холодной незамерзшая вода. Он шел и шел, скользил и оскальзывался. Несколько раз он падал.
Тень миновал несколько пустых пивных бутылок и банок, горки мусора, оставленного на льду, осторожно обошел вырубленные рыбаками и так и не замерзшие проруби. Оттуда глядела гладкая как стекло черная вода.
Колымага оказалась дальше, чем выглядела с дороги. С южной стороны озера послышался громкий хруст, будто сломалась палка, за которым последовало оглушительное «трень», будто завибрировала басовая струна диаметром с озеро. Лед тяжеловесно заскрипел и застонал как старая дверь, протестующая, что ее открывают. Тень старался ступать как можно легче.
«Это самоубийство, – нашептывал ему голос разума. – Ну почему ты не можешь просто оставить все как есть?»
– Нет, – сказал Тень вслух. – Я должен сам убедиться.
И продолжал идти.
Он все же добрался до колымаги и тут же понял, что не ошибся. От машины исходили миазмы: слабая вонь и еще что-то, что оставляло привкус гнили в глотке. Он обошел машину, заглядывая внутрь. Сиденья испачканы и порваны. Машина была пуста. Он подергал двери. Заперты. Попытался открыть багажник. Тоже заперт.
Жаль, что он не прихватил с собой лом.
Высвободив внутри варежки пальцы, он сжал руку в кулак и, сосчитав до трех, с силой ударил в боковое стекло со стороны водителя.
Тень ушиб руку, но стекло осталось невредимым.
Тень не сомневался, что, разбежавшись, без труда выбьет стекло ногой – если только не поскользнется и не упадет на мокром льду. А еще он боялся случайно толкнуть колымагу так, что лед под ней начнет трескаться.
Он оглядел машину, потом потянулся за антенной, которой полагалось складываться и выдвигаться, и, подергав ее из стороны в сторону, сломал у основания. Взяв антенну за тонкий конец, на котором когда-то имелась утерянная со временем металлическая пимпочка, он пальцами согнул ее в импровизированный крюк.
Потом загнал этот стальной крюк в механизм дверного замка глубоко между резиновой прокладкой и передним боковым стеклом. Тень покопался в механизме, дергая, двигая, толкая металлическую антенну, пока она не зацепилась за что-то. Тень резко дернул вверх.
И почувствовал, как импровизированный крюк бесполезно выскальзывает из замка.
Тень вздохнул. Загнал антенну снова и опять попытался покопаться в замке, на сей раз медленнее и аккуратнее. Он воображал, как всякий раз, когда он переминается с ноги на ногу, под ним недовольно бурчит лед. И медленно… и…
