Как объяснить этой прелестной хохотушке, что если бы не я и Рафа, подонок убежал бы с деньгами родителей Мари? Обращаться в милицию в этой ситуации было бы не просто бесполезно, но еще и глупо и опасно. Во-первых, всех, замешанных в этом деле – и Бифштекса, и Варужана, и мсье Азата, – посадили бы лет на десять – двенадцать за незаконный оборот валюты. Семья Мари осталась бы без средств и без крыши над головой. Может, так было бы лучше? Тогда Мари бы не уехала. А как же Азат и Сильвия? Они бы попросту погибли – один сразу, в тюрьме, среди уголовников, другая чуть позже, от тоски и чувства вины. Деньги были бы изъяты в пользу государства как объект преступления. Глупые, неестественные законы, противоречащие человечности и логике. А я действовал по закону сердца и разума.
Может, сегодняшний вечер с Иветтой стал расплатой за мою легкомысленность? Я не суеверен, но стоило бы предположить, что Бифштекс вполне может оказаться в «Национале». Впрочем, это неважно. Что было, то было. Судьбе угодно, чтобы я вычеркнул Иветту из своей жизни. А жаль – я успел по-своему полюбить ее, какой-то исключительно плотской и в то же время нежной и дружеской любовью. Неужели любовь может иметь различные оттенки? Кажется, да. Человеческая душа сложнее, чем нехитрая схема «любовь, семья, дети». Вокруг этой магистрали есть еще тысячи, миллионы сливающихся с ней дорожек и тропинок.
* * *
Через полтора часа я был уже в военном городке. Дежурный на проходной сообщил, что мне звонила плачущая девушка, назвавшаяся моей родственницей Терезой, и сказала, что ее отец вчера ночью скончался.
Я поднялся в квартиру, разделся, принял душ и пошел на кухню ужинать. Машинально что-то жевал, отвлеченно думая, как будут хоронить бедного мсье Азата, так и не нашедшего родину… Интересно, тело покойного осталось дома или его увезли в морг? Как переживают сейчас Сильвия и Мари! Кто из родственников сейчас рядом с ними? Знают ли мои родные о случившемся? Постепенно мозг заработал быстрее, и я начал осознавать весь ужас того, что произошло. Какая ситуация сложится сейчас, после того как мсье Азат ушел в мир иной? Ведь Мари не может оставить мать одну! А мадам Сильвия, в свою очередь, не захочет покидать родину и могилу своего мужа… Снова поймал себя на том, что не столько горюю о бедном мсье Азате, сколько тревожусь за наше с Мари будущее. Как все-таки эгоистичен человек!
Быстро оделся и пошел на автобусную остановку. Было уже за полночь. Начало марта, на улицах серо, пусто и холодно. Не без труда я отыскал частника за рулем старенького «Москвича» и убедил его отвезти меня в Москву за двойную плату. В зале главпочтамта было всего несколько человек. Через час с небольшим меня соединили с Парижем. Трубку взяла незнакомая женщина, должно быть, Клотильда. Узнав, кто я, она попросила подождать, и вскоре к телефону подошла Мари.
– Мари, здравствуй! Прими мои соболезнования. Я так сожалею!
– Спасибо, Давид. Откуда ты звонишь? У вас уже три часа ночи…
Я ожидал безутешных рыданий, но чуть хрипловатый голос Мари был спокоен.
– Смерть отца не стала неожиданностью, – пояснила она. – О таком исходе нас предупредили еще два месяца назад. Мы свое уже отплакали. Сейчас я стараюсь, насколько возможно, утешить маму и сохранять спокойствие. Не хочу лишать ребенка материнского молока. Его здоровье для меня важнее всего в этом мире.
– Мари, не знаю, чем тебе помочь, как облегчить твою участь…
– Здесь все по-другому, дорогой. Все цивилизованно, обо всем заботится соответствующая организация – с ее представителями связались тетя Клотильда и ее муж. Да и друзья помогают.
– У тебя уже появились там друзья?
– Ну, это скорее друзья родителей. Мой единственный и самый большой друг здесь пока Себастьян.
– Как он?
– Знаешь, он такой маленький, но мне кажется, что он все понимает. Подолгу смотрит на меня не мигая, как будто хочет что-то сказать. В течение дня несколько раз меняет облик – то похож на меня, то на тебя, то на папу. За секунду плач переходит в смех, и наоборот. Ест, как крокодил! С ним я не тоскую. Весь мир, все мои интересы сконцентрированы на нем. Прошлое кажется таким нереальным, словно это была не моя жизнь, а чужая. Даже ты иногда, уж прости, вспоминаешься мне как сон.
«Мари, бедная моя девочка, в этот тяжелый момент малыш полностью занимает тебя. Ты ничего не видишь и не слышишь, кроме него, ограничила свой мир комнатой, где пускает пузыри крохотное существо, – подумал я. – Материнский инстинкт… А разве моя мама не была такой в еще более суровые и тяжелые годы?»
– Мари, как бы я хотел сейчас быть рядом с вами!
– Понимаю, милый.
– Что нам делать?
– Жизнь покажет. Ты постарайся не подвергать себя опасности. Чем полна твоя жизнь в этом диком поле?
– В каком диком поле?
– Ну, я имею в виду вашу страну.
– Не сгущай краски. Совсем недавно ты с сожалением вспоминала о нашем прошлом.
– В тот момент я именно так и думала… Давид, мы уже получили телеграмму от твоих родителей. Передай им привет и нашу благодарность. Как-нибудь попозже я им позвоню. Ты получил письма, которые я отправляла через Терезу?
– Да, дорогая, получил. Но я предпочитаю звонить, хочу слышать твой голос.
– Ты видел, я сняла мерку ручки и ножки Себастьяна? Каждый месяц буду делать то же самое и следить за прогрессом…
Да, жизнь не стоит на месте. На смену ушедшему приходит маленький человек и полностью занимает пространство, любовь и память своих близких.
Через неделю я отбыл в Тулу. Тепло попрощался с Василисой, Татьяной Федоровной и Скворцовым. Других близких друзей в Ногинске у меня, к сожалению, не было. Из московских знакомых мой отъезд, кажется, больше всех огорчил Фаину.
Вся моя одежда и книги уместились в один чемодан и небольшой саквояж. Всего восемь месяцев назад я покинул дом, отправившись в военный госпиталь в Тбилиси, а столько уже было в моей жизни новых событий и новых людей! В поезде, глядя в окно на бесконечное, серое зимнее пространство, я думал, какая большая и разная у нас страна. Казалось бы, все предельно унифицировано – государственный язык, законодательство, правила организации экономики, образование, здравоохранение, официальная идеология, – но какие разные люди и народы населяют эту территорию! Удастся ли из этой разноэтничной, разноконфессиональной массы выплавить нового советского человека? Вряд ли. Эстонец и туркмен, таджик и латыш, белорус и якут, армянин и азербайджанец – как север и юг, как тундра и пустынные пески. Да и временны’е отрезки, в которых живут эти народы, совершенно разные: одни полностью находятся в ХХ веке, для других еще не закончилось Средневековье. Объединить такие противоречивые культуры и народы невозможно. А бесконечно удерживать их вместе силой – невозможно вдвойне.
* * *
Вышел в Туле на площади Московского вокзала. Попросил носильщика донести мой багаж до стоянки такси. Оказалось, что гостиница «Москва», где я должен был разместиться, находится почти на площади. На стойке регистрации, как и во всех гостиницах Советского Союза, стояла табличка с надписью «Свободных мест нет». От дверей тянулась унылая очередь командировочных и приезжих. Все молча и униженно ждали – вдруг появится какой-то шанс заселиться? За стойкой две женщины среднего возраста, упитанные, в дешевых золотых побрякушках, громко и весело обсуждали какие-то только им интересные темы, не обращая ни малейшего внимания на стоявших в очереди людей. Ясно было, что эта картина им хорошо знакома и приносит огромное удовольствие, наполняя чувством превосходства.
Я знал, что у меня бронь, но тем не менее пристроился в конец очереди, надеясь, что она все же рассосется и я смогу получить ключ от своего номера, не вызывая злобы и ненависти у остальных. Прошло пятнадцать или двадцать минут – никакого движения. Несколько раз к дежурному подходили шустрая молодая девушка и разбитной парень, получали от женщин анкеты для заселения, заполняли их и отдавали сидящим неподалеку в креслах мужчинам, по виду – южанам, торговцам овощами и фруктами. «Что за негодный человеческий материал! – вернулся я к своим мыслям. – Вот эти женщины – казалось бы, обычные добродушные пышки, нормальные матери семейств. Но какое удовольствие переполняет их! Они ведь даже не скрывают своего наслаждения властью, пусть и сиюминутной, над униженно стоящими перед ними людьми».
Я подумал, что дежурные наверняка успели побывать и по другую сторону «баррикад» – в других ситуациях точно такие же люди, представляющие на разных уровнях государство и власть, в свою очередь унижали их. Похоже, они считают такое положение вещей абсолютно нормальным. Почему эти люди не уважают, не жалеют друг друга – я уж не говорю о любви! Может, это специфика советской власти? Или чисто российская особенность? Ведь великий Союз объединен вокруг России, и общественные нравы, культура поведения переносятся на окраины, в национальные республики и автономные образования. Как безропотно стоят люди! Ни слова возмущения, ни даже простого недовольства. В Прибалтике, Армении, Грузии, да и на Западной Украине подобное было бы невозможно. Вызвали бы директора, поднялся бы шум, скандал, потребовали бы от дежурных хотя бы внятного ответа. А здесь ждут, надеются. Как легко управлять таким народом – послушным, готовым подчиняться любой власти! Но история показывает, что народ нельзя доводить до точки кипения – начнется кровопролитие, и потом окажется, что именно простым людям от этого станет еще хуже… Интересно, если я подойду к стойке, очередь будет протестовать? Конечно, я ведь уже неоднократно ставил такие опыты. Лучше сделать вид, что не замечаешь ненавидящих глаз стоящих в очереди людей, подойти к дежурным, спокойным, уверенным голосом сказать: «У меня бронь!» – и, взяв анкету, удалиться со словами: «Пусть швейцар поднимет чемодан в мой номер». Но нет. Неинтересно. К тому же у меня еще как минимум два часа до сбора следственной группы, а одному в номере делать совершенно нечего.
