расшитый золотом кафтан, надетый поверх брони, высокая меховая шапка, красные татарские сапоги с загнутыми носами…
Кмитич помчался прямо на княжича. На ходу они сшиблись, зазвенели сабли, высекая искры. Петр оказался проворным фехтовальщиком и первым нанес повторный удар, норовя ранить голову коня оршанского князя. Но Кмитич, не без труда отбив удар, защитив коня, сделал восьмерку своей карабелой, коротко полоснул княжича по руке и с силой ударил плашмя лезвием по лбу противника. Шапка слетела с головы Петра, кровь хлынула по его лицу, и Хованский-младший, наполовину оглушенный ударом, припал к шее коня. Какой-то гусар хотел добить княжича пикой, но Кмитич зло окрикнул:
— Не сметь! В плен его! Да перевязать рану!
На переправе, толкая друг друга, сумбурно двигалась московитская кавалерия, спеша унести ноги от напирающих литвин. Кони перепрыгивали через лежащих на мосту людей и лошадей… По ним с берега не переставая били тюфяки, словно их там была целая батарея, иногда кто-то из сраженных московитских гусар вываливался из седла, порой падал в воду вместе с конем, ломая разбитые картечью перила. Московитяне, те, кто уже переправился, лихорадочно строились на противоположном берегу для отражения новой атаки… Но литвины их уже не преследовали. Идти малыми силами по мосту за Хованским Кмитич посчитал губительным для своей немногочисленной кавалерии…
— Пусть уходят! — крикнул довольный битвой Кмитич. — Мы уходим тоже! Дело сделано…
Даже делая вид, что вышел с честью из этого боя, в отчете царю Хованский не смог скрыть отчаянья полного поражения: «…и учал быть бой жестокий… неприятельские люди стали наступать на… ратных пеших людей… чтобы их разорвать и побить, и… пешие люди… стали твердо и не уступили неприятелю места, бились, не щадя голов своих; и мы, взяв гусар и что было с нами всяких чинов твоих ратных людей, скочили на польских людей… и польских людей сорвали и пешим людям вспоможенье учинили». Все это означало, что с трудом и с большими потерями отбиваясь от очередных атак, Хованский в спешке, едва не угодив в плен, переправился по мосту, чтобы укрыть в Полоцке жалкие остатки своей армии. Он писал письмо царю и понимал: все кончено. Если после Полонки у Хованского еще оставалась надежда на успех, то сейчас все это развеялось, как дым. Московский воевода точно знал: царь больше не даст подкрепления, ибо нет его, а это означает, что и он, Иван Хованский, ничем не сможет помочь царскому князю Даниилу Мышецкому в Вильне, куда уже подошли литвинские войска и повстанцы, чтобы отбить свою столицу. Шел к Вильне со своими шестью сотнями драгун и рейтар Богуслав Радзивилл, имея личное распоряжение короля Яна Казимира возглавить штурм виленского замка.
Через несколько дней после громкой победы под Кушликовыми горами среди празднующих литвинских войск появился сам Ян Казимир, который, как оказалось, уже почти неделю был в Глубоком. Радостные конфедераты встретили короля гимном «Магутный Божа» и салютом из пушек. Жаромский, Чарнецкий, Кмитич и Хвелинский, другие офицеры поочередно подходили к монарху и бросали к его ботфортам штандарты и татарские бунчуки — всего более ста тридцати штук. Ян Казимир, прослезившись, целовал победителей.
— Дзякуй вам! — говорил по-русски растроганный король. — Не мне, но Отечеству всему нашему подарок преподнесли! Это есть начало нашей победы над армией царя! Начало освобождения всей страны от захватчиков!
Затем к королю подвели и многочисленных пленных офицеров. Среди них был и сын Хованского Петр с перевязанными рукой и головой, а также еще восемь полковников и более сотни командиров рангом пониже. Также литвины захватили весь московский обоз с боеприпасами и чудотворной иконой, коя не помогла захватчикам. Показали королю и всю захваченную артиллерию московского князя. А в это время разгром отступающих разрозненных отрядов Хованского довершали литвинские крестьяне. Они, собираясь в группы, примыкая к местным партизанским отрядам, гнали и добивали кучки ненавистных захватчиков, мстя за грабежи и разорения своих весок. Хищника загнали в клетку. Месть у Хованского не получилась — ему самому отомстили за все. Впереди московского князя ожидали еще новые поражения, но главный свой бой он уже проиграл. Проведя в Полоцке спешный смотр своих разбитых войск, Хованский отступил в Великие Луки, оставив в городе небольшой гарнизон, которому не суждено уж было удержать город.
* * *
В сердце Алексея Михайловича Романова царила настоящая паника. Ранее он бы обо всем посовещался с Никоном и послушался его советов, но не было больше патриарха в стенах кремлевских, не было и нужных мыслей в голове царя. Тогда 10 ноября государь Московии созвал Думу, чтобы совещаться с боярами, какой дорогою и с какими силами идти навстречу такому сильному неприятелю как король Речи Посполитой и русские казаки с крымскими татарами. Из наиболее авторитетных подданных пришли Федор Михайлович Ртищев, еще с отроческих лет царский постельничий, общавшийся с царем на короткой ноге, а ныне окольничий, царского дворца дворецкий и управляющий всем монетным делом, а также окольничий Богдан Хитров и князь Юрий Иванович Ромодановский, ровесник и родственник царя в третьем колене по бабке с материнской стороны. С этим князем, отличающимся более силою легкого остроумия, нежели разумностью суждений, Алексей часто беседовал по-приятельски не как царь, а как просто друг.
Однако сам Ромодановский предпочитал держаться от такого дружка на расстоянии, зная его переменчивый нрав. Пришел и тесть царя, Илья Данилович Милославский, впрочем, не пользующийся из-за своего безродного бедного происхождения никаким уважением у Алексея. Старец, тем не менее, важно уселся рядом с государем, выпятив свою светло-голубую от седины бороденку. Едва выслушав горестные новости о разгроме Хованского, Илья, шурша длинными одеждами, вдруг встал и, откашлявшись, скрипучим, но громким голосом произнес:
— Государь, поставь меня воеводой твоих полков, и я пленю и приведу к тебе польского короля!
Алексей, сидевший до сего на троне, вскочил как ужаленный, едва не запутавшись острыми носками сапог в длинной расшитой каменьями хламиде. Держава выпала из его ладони и ухнула об пол. Два стражника в белых кафтанах кинулись поднимать державу, суетливо возвращая ее царю. Но тот не взял ее, его руки были уже заняты другой вещью — стремительно шагнув к тестю, Алексей Михайлович схватил того обеими руками за бороду, притянул к себе. Бояре испуганно вжали в высокие воротники головы, увенчанные огромными меховыми шапками, пряча лица в бороды.
— Что?! — таза царя сверкнули двумя темными молниями. — С чего ты, блудницын сын, приписываешь себе такую опытность в военном деле, а?! Когда это ты набил руку на воинском поприще? Спрашиваю тебя: пересчитай свои славные воинские подвиги, тогда
