На генеральной репетиции была изрядная суматоха, которую большей частью вносил сам Биняев сотоварищи. Все никак не могли определить очередность выступающих — мнение худрука резко отличалось от мнения политсостава. Пользуясь этим, Косов и парни даже не стали участвовать в «прогоне». «Проскользнули», как говориться. И если Гиршиц и гармонисты сомневались в правильности этого, то Косов убеждал их:
— Если мы сейчас им покажем, что придумали — зарубят они наш номер, как есть зарубят. Дескать — так не делают!
Один из парней подал голос:
— Ну ведь так и правда — не делают! Мы же в конкурсе участвуем, тут же принцип какой — дождался своей очереди, вышел, выступил, дай место следующему.
Косов скорчил физиономию:
— Скучно, други мои! Скучно! Это, несмотря ни на что — концерт, зрители будут. А значит — должно быть интересно. И это — прежде всего! А то, как Вы говорите — это конвейер какой-то. Скучно!
Но на генеральной, пользуясь паузой, они вместе поднялись на сцену, прошлись, осмотрелись, прикинули места и расстояния. Иван еще и подошел ближе к переднему краю сцены и нашел то, что ему требовалось. Толи балки здесь провисли немного, толи настил чуть вспучило, но звучало здесь гулко.
А Амбарцумян, вот ведь где разносторонне развитий индивид! Показал ему несколько движений и переходов из арсенала чечеточников. Буквально несколько движений и пара переходов. А больше и не надо!
Как и предполагал Косов, в начале концерта пойдут все «сурьезные» песни и номера. Про Ленина, Революцию, партию и комсомол. Так что их задвинули в самый конец. Да и хусим! Хотя парни несколько расстроились…
А еще — пришлось напрячь Пилипчука, с его знакомствами и связями — этих двух гармонистов-то вроде бы и не планировалось, а потому и новой формы им не полагалось. Но благодарный хохол даже мзду брать сначала не хотел, бухтел про его должок перед Косовым.
— Мыкола! Не журись! Не последний день живем, успеешь еще меня отблагодарить! Ты лучше скажи, как у тебя с Глашей-то складывается? — пихнул каптера в плечо Иван.
— Тутачка, Ваня… даже говорить ничого нэ хочу… Сглазить боюсь! Уж так мне по душе цея жинка, так по душе!
— Тут, Коля, главное — чтобы ты ей по душе пришелся!
— Ну а я ж чого кажу?! Вот и не буду размовлять…
Зал неспеша наполнялся командирами, преподавателями, курсантами. Меж скучной зеленой формы, цветочными клумбами располагались женщины — жены командиров, преподаватели и служащие училища.
— Ну что, парни, волнуетесь? — весело спросил у «подельников» Косов. Гиршиц был внешне спокоен, а вот дуэт гармонистов ощутимо мандражировал.
— А ну-ка… отойдем чуть поглыбже! — скомандовал Иван, достал припасенную заранее фляжку, встряхнул ее, — По чуть-чуть, шоб дома не журылысь. Ну и — волнение чуть сбить!
Толкотня вокруг немного стихла, концерт уже шел к своему завершению. В комнате, отведенной под гримерку, или как ее еще назвать в отсутствие настоящих артистов… Оставалось людей не так уж много, но вот инструментов, верхней формы, и прочего — хватало.
Гиршиц чуть поморщился:
— Что у тебя там? Водка?
— Обижаешь, Юрище! Очень обидно говоришь! Мы с вами люди творческие, а значит — только коньяк! Только пять звезд! Взял бы «Двина», но его — не было. Но все одно — амброзия! Да нам сейчас не пьянки ради, а вместо лекарства. Успокоительное! Так что — не крути носом, а по паре глотков принять нужно! Вот… у меня и карамельки есть!
Парни порозовели, чуток повеселели, глядели орлами!
— Все! Еще номер и следующий — наш! — проинформировал стоявший у чуть приоткрытых дверей, ведущих в актовый зал, Гиршиц.
«Удобно, надо признать! Выходишь и тут у тебя сразу слева — лесенка на сцену!».
— Парни! Рекомендую провентилировать легкие! Делай как я! — скомандовал Косов и принялся глубоко дышать.
— Все-все-все! Пошли! — Юрка приоткрыл двери…
— С песней «Черноглазая казачка» выступает курсант первого взвода второй роты Иван Косов. Аккомпанемент — курсанты-гармонисты второй роты. Стихи — Ивана Косова, музыка Биняева Виктора Мефодьевича и Ковальковой Евдокии Петровны.
«Как не уговаривал этого старого пердуна Биняева на «стихи и музыку — народные!» — ни в какую! «Не делайте из меня дурака! Нет таких народных песен, уж я-то знаю!». Или он на соавторство так навелся?».
Косов с гитарой в руках легко взбежал на сцену и вышел на средину. Чуть поклонился залу, улыбаясь. Дождавшись, пока из-за кулис выйдет первый гармонист, прошел чуть ближе к краю, негромко наигрывая первый пришедший в голову мотив. Дошел до нужного места, чуть притопнув ногой, сделав удивленную мину, прислушался к глухому стуку под ногой. Отставил гитару, и так легко — трам-пам-пам — двумя ногами выдал чечетку. Пожал плечами, и еще — Трам! Трам-пам-пам-пам! И еще — стуки-стуки-стук!
Здесь первая гармонь — чуть слышно… вступление — «На сопках Манчжурии». Иван повернулся, с интересом прислушался, но потом с отрицанием помахал рукой — «Не то!». Второй гармонист прошел дальше по сцене, и кивком предложил… полился мотив «Ой то не вечер!». Косов, опять наклонив голову послушал, и покачал головой — «Снова не то!». По центру сцены вышел Гиршиц и взял первые аккорды песни. Косов довольно кивнул.
Все это время он краем глаза отслеживал реакцию зала и жюри. Легкое недоумение, удивление, интерес, улыбки.
«Хорошо! Значит — все правильно!».
Юрка уже заканчивал проигрыш, который подхватил второй гармонист, а затем и третий. Играли они слаженно, а их расстановка позволяла музыке идти с трех сторон.
Косов снова повернулся к залу, улыбнулся и подкрутил воображаемый ус:
— Черногла-а-аз-ая каза-а-чка подковала мне коня.
Серебром с меня спроси-и-ила, труд не дорого ценя!
Иван старался обыгрывать песню, вот и здесь он постарался выразить лицом недоумение и даже — досаду, чуть развел руками — «Не понимаю, дескать!».
Он пел, а сам оглядывал зал, его реакцию, замечая и не замечая знакомые лица. Увидев в зале медсестру Анечку, протянул к ней руку:
— Как зовут тебя молодка? А молодка говорит –
имя ты мое услышишь из-под топота копыт!
С удовольствием увидел, как Анечка заулыбалась в ответ.
Косов бродил по сцене, подходил к краю, чуть отступал назад, к центру. Разговаривал со зрителями, рассказывал им, передавал эмоции. Добавил серьезности:
— Я по улице поехал, по дороги поскакал.
По тропинке между серых, между бурых, между скал…
Маша? Даша? Оля? Зина?
Перебирал в растерянности Иван…
— Все как будто — не она!
«А ведь у «Карася» жену вроде бы Катериной зовут! Ах как удачно они сидят в первом ряду, с краю!».
— Ка-тя! Ка-тя! Высекают мне подковы скакуна! — подойдя ближе к ним, догадался Косов.
И увидел в ответ, как зарумянилась и заулыбалась женщина. Но, предупреждая возможное недовольство взводного, Косов поспешил пойти в другую сторону:
— И с тех пор хоть шагом еду, хоть галопом поскачу,
Катя! Катя! Катерина! — неотвязно я шепчу!
Что за бестолочь такая — у меня ж другая есть!
Но уж Катю, словно песню, из груди, брат — не известь!
Косов изрядно выложился на песне. Но видел — нравится людям. Вот и Груздев, начальник, сидя в жюри — вовсю улыбается. И Верейкис пытается согнать улыбку с лица…
«Зашла! Зашла песня в зал! Хо-ро-шо!».
Косов выдохнул, повернулся к парням, и с удовольствием увидел, как те, сначала несмело, но тоже — заулыбались, понимая — получилось!
А дальше… зал бурно реагировал, хлопали им знатно! И даже «Бис!» кричали. Ведущий конкурса, курсант второго курса, растерянно смотрел в жюри. А там возник небольшой, но бурный спор, и лишь через пару минут Груздев, улыбаясь, кивнул.
