Андрей обещал соображать.
Остальные пять дней они просидели с удочками на реке.
Через час Андрей возвращался в деревню, довольный собой. Как он и предполагал, в единственной прикопке оказалась нормальная почва, и следовало ожидать, что так по всей цепочке сенокосов. Сидя на склоне, он изрисовал всю карту пометками. Кое-где срезал кустарник, кое-где убрал десяток лиственниц — их было прекрасно видно сверху. От себя добавил двадцать пней большого диаметра — на сенокосах всегда остаются при, а где пни, там и валежины…
За полтора дня он сделал уже недельный план.
Но пока карабкался по склону, пока тащился через березняк, хорошее настроение улетучилось. Снова захотелось есть.
Когда он, злой и голодный, ввалился в дом, Федор еще лежал. Увидев Андрея, хозяйка всплеснула руками и запричитала:
— Ой, ты же у меня голодненький!
Наконец-то дошло до старой — или Федор мозги вправил?
Вскоре он был сыт и вполне доволен. Хотелось растянуться на раскладушке и подремать, но неугомонная хозяйка позвала к Федору. Андрей прошел в спальню и здесь, на широкой кровати за цветной занавеской, увидел разметавшегося деда. Тот с трудом разлепил глаза и тихим, просящим голосом сказал:
— Друже, подсоби по хозяйству, старухе одной не совладать.
— Конечно, конечно…
— Она скажет, что надо делать, она скажет… — Федор закрыл глаза и больше не промолвил ни слова: лишь сиплое, неровное дыхание вздымало грудь.
Андрей постоял минуту рядом с постелью и вышел.
Дело-то попахивает гнильцой…
Остальное время, пока не стемнело, Андрей возился по хозяйству. Варил картошку в больших чугунах, толок ее в шайке поленом, сыпал туда муку, перемешивал и полученную бурду таскал в грязных ведрах в загончик, где верещали три голодные свиньи. Они беспокойно метались и рыли землю. Пока Андрей выливал ведра в корыто, они толкались рядом, пытаясь сбить его своими крутыми боками. Он пинался налево и направо, а свиньи дружно напирали, отчаянно хрюкали, переходили на визг.
Потом Андрей поил корову, бычка и пегую телку, бросал им сена и даже попробовал старыми вилами вычистить настил от свежего навоза. Под конец он почти одурел от хрюканья, мычанья и вони: ему хотелось только одного — добраться до раскладушки.
Ночью Андрею снилось огромное стадо голодных свиней. Они очумело метались по деревне, пожирая всех подряд. Мощные рыла опрокидывали дома, сбивали заборы, выворачивали с корнями деревья. А он бежал впереди стада в костюме официанта, низко кланялся и приговаривал: «Сюда, пожалуйста». Но вот споткнулся, упал в холодную грязь, и что-то жесткое и тяжелое сдавило его…
Андрей проснулся, выпутался из-под одеяла и перевел дух. В комнате стариков тоскливо горела лампа. Свет тонкой чертой пробивался сквозь портьеры и почти доходил до раскладушки. Было слышно, как постанывает Федор. Андрей перевернул подушку и заснул.
Утром его растолкала хозяйка, накормила, и он опять «запрягся». Свиньи встретили его как старого знакомого и нетерпеливо дожидались у корыта своей порции. Он заорал на них — в ответ лишь жадное чавканье.
С рогатыми все-таки полегче. Да и видок у них вполне интеллигентный. И мычат почти по-человечески, а эти дуры только жрут, жрут, жрут!
Разделавшись с «интеллигентами», Андрей решил собраться и смыться в поле. Но в комнате его ждала старушенция. Он схватил со стены сумку.
— Поработать надо, план горит.
Она, не понимая, смотрела на него.
— А деду антибиотики надо давать, таблетки — может, у вас завалялись где-нибудь? Антибиотики, понятно?
— На все воля божья… — сказала она еле слышно. — Видно, и его час пришел…
— Вот влип, — сказал он и стремительно выскочил в сени.
Андрей подошел к краю террасы, швырнул лопату подальше и стал спускаться. Сапоги соскользнули, он съехал вниз и бухнулся на четвереньки. Полевая сумка рванулась вперед, больно ударила по руке.
Вскочив, он обтер ладони о штаны и повернулся к обрыву. Прямо перед ним — стенка, вся в белесых натеках, ни черта не разобрать. Он подобрал лопату и начал остервенело срезать слой за слоем, Скоро определилось четкое разделение на горизонты. Отчетливо стала видна прослойка галечника.
Если так по всей долине, то хорошего мало. Можно, конечно, заменить вспашку дискованием… Да что гадать — надо посмотреть, пойма есть пойма.
Андрей отошел на пятьдесят метров от обрыва в сторону речушки и принялся копать. Почва здесь уже промерзла, и сверху образовалась крепкая корка. Он долго долбил одну прикопку. Лопата откалывала мелкие, блестевшие прожилками льда кусочки. Пробившись, лопата заскрипела о камень. Галечник залегал на глубине тридцати сантиметров.
Андрей сделал мазки в журнале, взял образец и нарисовал на карте узкую полоску. В натуре эта полоса шла вдоль террасы, и почти вся ее поверхность была покрыта кочками: ближе к деревне чернели земляные, там, где начинался ерник, густо рассыпались травянистые — между ними уже набился снег.
Он промерил шагами площадку десять на десять метров и стал пересчитывать кочки, два раза сбился и пришлось начинать сначала. Злость на себя и эти дурацкие кочки одолели Андрея. Он перестал считать и посмотрел в сторону деревни. Был виден краешек Федоровой крыши.
Может, ему и надо-то — пару таблеток да укол. А он валяется здесь, в глуши, никому не нужный. А до фельдшера — сорок километров. Всего сорок…
Подхватив сумку, лопату, Андрей ринулся к обрыву. Он бежал то пригнувшись, то перепрыгивая через кочки. Ему все казалось, что он движется слишком медленно.
Андрей вскарабкался на террасу, забросил лопату за ближний сарай, перемахнул через просевший заборчик и рванул по дороге в сторону от деревни. Сумка болталась и хлопала о правую ногу, он прижимал ее одной рукой к бедру, а другой взмахивал, поскальзываясь на замерзших лужицах.
Уже от холодного воздуха стыли зубы, уже дыхание утратило равномерность и билось в каком-то рваном ритме, а Андрей бежал, бежал, пока не споткнулся о кочку и не рухнул на обочину.
Он рывком поднялся и почувствовал, как засаднило правое колено. С трудом доковылял до колоды, брошенной возле дороги. Сняв сумку, сел, согнулся, закрыл рот ладонями. Горло немело, зубы ныли, кололо правый бок.
Нет, кого спасать собрался — и зачем? Ему же все равно крышка… Да и не в этом дело, не в этом… Ну дотопаю до фельдшера, начну вопить: «Федор помирает!» — а он уставится, как на идиота, и спросит ласково: «Ты откуда, голубчик, взялся?» А я ему в самых горячих выражениях распишу, как преодолел героическим усилием сорок километров, как шел, шел, шел… А он мне: «Сейчас, одну минуточку, только лекарство захвачу, съездим удостоверимся, чтобы вас совесть не мучила».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
