— И всё же я должен признаться, что ни на одной ещё планете не чувствовал себя так уверенно, по-домашнему, как здесь. Порой я даже начинаю забывать, что не на Земле.
— Сходство, Глен, в основном внешнее. Возьмите тех же уток, например. Нам известно, что они водоплавающие, пернатые, держатся стаями. Ещё — что они съедобны для человека и что из них выходят роскошные чучела. И всё. Мы даже не знаем, как они появляются на свет. Мы уже привыкли видеть в небе или на реке взрослых особей, но никто никогда не встречал птенцов. Я уже не говорю о гнёздах. Не исключено, что они вовсе не несут яйца, как предполагается. Это я вам затем сказал, Глен, чтоб вы поняли, что мы почти ничего не знаем об экологии Анторга. Хотя уже активно в неё включились. Так почему-то получается всегда. Сначала мы проникаем в среду, ломая при этом какие-то устоявшиеся связи и создавая новые, а уж потом начинаем изучать её. К счастью, экологические системы достаточно гибки и выдерживают в большинстве случаев разумное вмешательство. Точнее, вмешательство до определённых разумных пределов. Но где эти пределы? Кто определит их для конкретного экоцентра, который, кстати, никогда не бывает замкнутым полностью?
— Да, я понимаю вас, — задумчиво произнёс Грауфф, провожая взглядом стаю белых длинноклювых птиц, протянувшихся вдоль реки. — На родной планете нам потребовались сотни лет, чтобы перестать пилить под собой сук.
— И ещё сотни лет, — подхватил Стас, — чтобы осторожно вернуть к жизни то, что ещё можно было спасти, и установить, наконец, с природой долгожданные «разумные отношения». Понадобилась для этого ни много ни мало вся научная и техническая мощь Земли. А чем располагаем мы в малых колониях? Что есть у нас? Полевая лаборатория, пять-шесть специалистов и право выписывать на экологические нужды полтонны оборудования в год.
— Но человечество обживает и исследует сотни планет. Вы же понимаете, что сразу всюду создать полноценные научные центры невозможно.
— Объективно мне это ясно. Но на практике получается, что, пока колония на планете не станет достаточно развитой и автономной, экология вынуждена тянуться позади экономии. Первобытные люди брали от природы всё, что могли, чтобы выжить, приспособиться. Мы тоже сейчас на положении первобытных, мы тоже первые, и, чтобы приспособиться, нам тоже надо брать у природы. Однако между нами есть существенная разница: те первобытные были слабее природы, они отщипывали от неё по крохам, пока не осмелели; мы же уже смелые, мы вооружены опытом и знаниями тысяч поколений и можем сделать с анторгской природой всё что угодно. Да, я понимаю, чем скорей будет создана на Анторге экономическая база, тем больше средств и сил колония позволит отдать экологическим исследованиям. Но поймите, каково мне сейчас: вырубают дерево, а я не знаю, какие птицы и насекомые питаются его плодами или листьями; выкорчёвывается кустарник, а я не знаю, какие животные лишились укрытия; бульдозер срезает слой почвы, а я не знаю, чьи норы заваливает его нож.
— Стас, будьте справедливы. — Грауфф успокаивающе хлопнул Стаса по колену. — Работы ведутся на ничтожной площади. Живую природу не изгоняют, а только просят слегка потесниться.
— Вот она и «потесняется». Раньше, говорят, пятнистые лоси выходили прямо к строительным площадкам, обезьяны корм брали из рук. А теперь? Даже утки, завидев человека, облетают его стороной.
— Ох, и дались вам эти утки! Ну, скажите, вот убили мы четыре утки, я две и Виктор две, если он, конечно, не мазал всё утро.
— И не надейтесь, он не мазал! — с торжественным возгласом появился из-за кустов Бурлака. В одной руке он держал за ложе ружьё и роскошную анторгскую утку. Другой рукой, поднятой с усилием на уровень розовых, расплывшихся в улыбке щёк, Бурлака сжимал задние лапы похожего на выдру речного зверька. Упругий жёсткий мех ещё поблёскивал не просохшими капельками воды и крови, маленькие глазки тускло застыли за полупрозрачной плёнкой век, мертво болтался непристойно алый язык, свесившись из приоткрытой оскаленной пасти. — Вот как надо охотиться! — радостно повторил Бурлака и осёкся, увидев выражение лица эколога. Улыбка медленно сползла с его губ. Он перевёл взгляд на Грауффа, но и у того лицо точно окаменело.
— Что это, Виктор? — глухим голосом спросил доктор.
— Да чёрт её знает, тварь какая-то. Она у меня уток таскала. Прямо из-под носа. Вы что, ребята?
Стас поднялся с земли, медленно отряхнул комбинезон и сделал шаг в сторону завкосмопортом. Тот невольно попятился.
— Стас, поверьте, зверь сам лез. Утку сбитую утащил.
— Кто вам позволил? — раздельно, почти по слогам, произнёс Стас. Завкосмопортом уже справился с первым замешательством и попытался перехватить инициативу.
— Да что вы, в самом-то деле, — деланно оскорбился он. — Что ж мне, по-вашему, смотреть, как моих уток жрёт какая-то крыса? И потом, она вам может пригодиться, возьмите её в лабораторию, сами говорили, образцов не хватает.
— Отдайте ружьё, — тихо потребовал Стас. Бурлака изумлённо вытаращил глаза.
— Вы в своём уме, юноша? Вы понимаете, что говорите?
— Стас, может быть, не надо так? — попробовал вмешаться Грауфф. — Конечно, Виктор виноват, когда мы вернёмся, я с ним поговорю. Обещаю.
Стас резко повернулся лицом к доктору.
— Обещаете! Я наслушался ваших обещаний! «По правилам», «не больше нормы», «только уток»… С меня хватит. Я слышал, вы были штурманом в своё время, Бурлака, надеюсь, вы ещё не совсем забыли, что такое дисциплина. Как главный эколог Анторга, приказываю вам отдать оружие.
Нехотя, со скорбно-мученическим видом Бурлака протянул двухстволку.
Стас преломил стволы, убедился, что патронники пустые, и, закинув ружьё за плечо, быстро зашагал в сторону лагеря.
У самой палатки его нагнал Грауфф. Вдвоём они быстро выдавили из полостей газ, сложили ткань в аккуратный прямоугольный тючок, упаковали рюкзаки. У Бурлаки рюкзак получился самым объёмистым, ему пришлось запихнуть туда и контейнер с убитым зверем. Почти не разговаривая, сели поесть перед дорогой. На душе у всех троих было тягостно.
«Нам всем стыдно, — подумал Грауфф, — не то за других, не то за себя». Он ещё раз попытался разрядить атмосферу.
— Послушайте, друзья, неужели мы вот так закончим нашу охоту? Из-за одного-единственного зверька.
— Да поймите вы, наконец, — взорвался Стас, — что он, может, и вправду был один-единственный. Я никогда не встречал таких, не слышал о них. Об этом животном я ничего — вы слышите, ни-че-го! — не знаю. Зато я знаю другое. Я знаю, что никто не знает, как часто и каким образом анторгские животные размножаются. Мы восемнадцать лет на этой планете, и никто ещё ни разу не видел ни беременной самки, ни самки вообще, поскольку у них нет самок и самцов, а есть одинаковые стерильные взрослые особи. И никто не видел новорождённых детёнышей, или птенцов, или яиц, или куколок, а это значит, они размножаются очень редко, и потому не исключено, что целый вид может состоять всего из нескольких особей, а может, только из одной. И что, если именно такую особь вы сегодня, развлекаясь, убили? — Стас перевёл дух после своей тирады, обвёл взглядом притихших охотников. — Всё. Двинулись, — скомандовал он и взялся за лямку рюкзака.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
