Сам же Нирран только его и хотел… равнодушия. Однажды просто спокойно пройти мимо, не ища знакомого взгляда, не любуясь гибкой фигурой, не вспоминая как на этих ключицах, выставленных на показ в полураспахнутой рубашке, краснели его укусы и поцелуи. Нирран хотел забывать, как бывает больно, когда он уходит. Но для этого ему не хватало спокойствия и равнодушия. Лишь глаза научились подергиваться морозной пленкой по зеркалу.
Как-то так получилось, что в святая святых Ледяного клана такой любопытный и активный тип как Стас был впервые. Его интересовало сразу все, а кое-что и по отдельности. Синекрылый дракон успел засунуть свой нос куда только мог, а куда не мог — добирался и засовывал. Подобная непосредственность нового дракона весьма забавляла Ледяных, и они с удовольствием следили за ним и даже отвечали, когда золотисто-синий, носорогий Алауэн лез к ним с расспросами. Гораздо больше их удивляло поведение второго, уже знакомого Ниррана. Все привыкли к спокойствию телохранителя Александрит даже в самых сложных ситуациях. Все привыкли, что он может обнять ее и успокоить, что заражает своей уверенностью в силы девушки, что вот такой почти… ледяной. Но сейчас серебристые глаза его чутко следили за перемещением Станислава, то загораясь улыбкой, то беспокойством. Так мог бы вести себя близкий родич или наставник, но по крови они были слишком далеки, да и по меркам Алауэн младший вышел из ученического возраста. Драконы не могли ни видеть, как на аурах обоих переливаются кровью раны друг от друга, как полнятся души болью. И тем контрастней казалась особая затаенная нежность, что была меж ними.
Не будь они одного пола, поздравили бы с обретением пары, а так…
— Нир'Рани[3], кто это? — все же решился спросить самый смелый.
— Близнец матери Сериандрэя. Он всегда такой, не обращайте внимания. Если будет сильно раздражать, разрешаю дать хвостом по голове.
Ледяной пригнул голову практически к полу, и какое-то время рассматривал человеческую оболочку Ниррана. Тот ответил косым взглядом, прекрасно понимая, чего на самом деле хочет от него будущий счастливый отец и уже далеко не полумертвый дракон. Поэтому лишь на несколько мгновений приоткрыл перед ним то, что долго скрывал даже от себя, затапливая болью, лаской, обреченностью, страстью, тоской и мукой, сладкой мукой понимания.
«Он — моё всё. Всё, чего не будет.»
Ледяной широко раскрыл глаза, с удивлением смотря на Ниррана. Тот же только горше искривил губы, привычно удерживая чувства где-то под драконьей броней. Вот только Стас как гончая научился улавливать аромат его боли.
— Кто это тут такой беленький и нещипаный? — ощерился он в «приветственной» улыбке. — О чем так задушевно беседуете?
Хлопнув крыльями, ледяной предпочел держаться от этих полоумных Алауэн подальше, заранее планируя, что своего ребенка в здравом уме ни к кому из них не подпустит. Дурное племя, не зря от Теге'Одени пошло! Что один в человека влюбился, что внук его… с ума все посходили!
— Это ты его так напугал или я? — озадачился Станислав.
Нирран же медленно выдохнул, одновременно борясь с желанием дернуть этого обнаглевшего типа за хвост и прижаться к его синей чешуе.
— Чем ты мог напугать ледяного? Разве что сказать, будто он тебе приглянулся.
— Ой нет, с меня и одной такой ледышки в постели хватило! Чуть задницу себе не отморозил!
— А ты ее не подставляй кому не надо, благодарный наш!
— Кто-то должен был стать жертвенным агнцем, — поднял к потолку желтые глаза большой синий дракон, совсем не напоминающий скромную овечку. Затем охнул и тут же перекинулся в облик человека. — Что это?
На лице его отражался сразу целый сонм эмоций, так же как играли отсветы небесных огней, отраженных от полупрозрачного купола потолка. Тысячи, миллионы маленьких трещинок создавали целые картины не только внутри толщи льда, но и фата-морганы из целых сюжетных зарисовок. Вот первые драконы приходят в новый, чистый и еще совсем наивный мир, вот радость от первого рожденного здесь ребенка, а чуть дальше внезапная война, породившая первого Ледяного. И снова Мир, снова небо и упоенное чувство свободы, ложащиеся под крылья. Первые люди, такие несерьезные и беззащитные. Первый раскол мира. И бесконечное чувство любви, когда на свет появляется новая жизнь!
— Как это прекрасно, — задыхаясь от нахлынувших эмоций шептал Станислав.
Стоящий за его спиной Нирран тоже задыхался от увиденного, только все так же не отрывая взгляда от своего дракона. И почти чувствуя как с того спадают грязные лохмотья щитов и брони, как крошится кровавая корка на душе, как расцветает аура.[4] Красивый, какой же он красивый, не мог оторваться от этого зрелища сероглазый.
Отвернувшись, он потер лицо руками, заставляя собственные мысли и чувства перестать уподобляться сумасбродному Сериандрэю, с этими его «только моё» и прочими эгоистичными порывами. Хватить и того, что накануне вечером сделал внушение всем тем, кто положил взгляд на Станислава и с удовольствием лег бы с ним сам. И пусть Нирран прекрасно знал о его непостоянном, распущенном характере, но слишком хорошо помнил, что было, когда этот дракон проводи свои ночи в компании под носом у бывшего любовника. Обычно в таких случаях Нирран старался исчезнуть куда-нибудь подальше и уже там вымешать свою злость и боль.
— Купол не разнеси, — одернул он увлекшегося синего дракона, чей хвост вилял как у очень радостного пса.
— Ранис, чего ты дергаешься? — Станислав ненадолго обернулся и как-то по-особому светло улыбнулся, напоминая пьяного. — Думаешь, им будет жалко, если я просто посмотрю? Или обидно, что сам не додумался глянуть?
Пришлось снова закрывать лицо руками и даже отворачиваться, чтобы подошедшая Александрит не видела всех тех эмоций, что просто раздирали его душу. Простое имя, вроде бы даже не его, вроде бы ничего не значит, но почему-то от него хочется умереть, хочется подняться высоко-высоко и, сложив крылья, разбиться об этот сияющий купол. Чтобы никогда больше не слышать, не помнить, не чувствовать. В последний раз это имя звучало где-то там, в одной из комнат Чертогов, из уст опьяненного удовольствием желтоглазого дракона вперемешку со стонами и криками. Стас больше никогда не звал так Ниррана, словно приняв негласный запрет. И сейчас… так буднично и легко.
Хорошо хоть Алекс вовремя отвлекла, не дав отвесить этому одурманенному дракону подзатыльник, а то Нирран был уже готов к такому повороту событий. И из его фантазий эта была самой приличной.
В это время сам Станислав просто не мог реагировать нормально, едва находя в себе силы дышать от восхищения и лютой, отчаянной зависти к тому, кто смог создать своей песней подобное. К тому, кто мог так петь о своей боли, любви и надежде. Мир кружился вокруг него сотней красок и звуков, заключенных в лед. Нет, Стас видел не больше, чем другие. Он слышал больше, слышал каждый оттенок, каждую ноту и каждое чувство, раскладывал их на составляющие и пытался распробовать кончиком языка. Как в наркотическом дурмане, он тянулся за тем, чего нет и не будет у него, за той хрупкой, но такой сильной надеждой, звучащей в песне другого дракона, обретающего свой собственный мир и семью, познающего любовь!
