– Я не сделала ничего дурного! – горячо возразила она. – Мадам де Ренье это поняла. Мне хотелось поддержать мадам Маро, всю их семью, потому что они всегда были очень добры ко мне.
– Скажи лучше, всполошилась, как там их Тома! – прикрикнул на нее отец. – Бегаешь за ним, как течная кошка! Думаешь, я не знаю, что у тебя на уме?
Изора не нашлась что ответить. Она умоляюще взглянула на мать, но та, опустив голову, перебирала четки и твердила:
– Случится в этом доме беда, и большая! Утром я видела, как сова пролетела над нашей крышей!
– Мама, не говори так! Беда – то, что произошло там, глубоко в забое! Тома и еще одного парня завалило камнями. Весь поселок ждет, когда их вытащат, но вам, разумеется, плевать!
Бастьен Мийе оперся о стол и тяжело поднялся на ноги. Он был довольно-таки крепким мужчиной с широкими плечами и мощной шеей.
– Пусть передохнут в своей крысиной норе, твои чернолицые! У меня проклятая война забрала двух сыновей. На полгода приходится нанимать поденщика себе в помощь. Убиваюсь на земле без роздыху… И если другие предпочитают подыхать, выскребая уголь, – это их дело.
– Не пристало так говорить доброму христианину, отец! – побледнев от волнения, осмелилась заметить Изора.
Как бы она ни была огорчена и встревожена, но запах рагу уловила. Девушка ничего не ела со вчерашнего вечера и только теперь поняла, как сильно проголодалась. Подойдя к плите, она приподняла крышку кастрюли.
– Я сделала рагу из зайчатины. Сосед подстрелил парочку на прошлой неделе, – сказала Люсьена Мийе. – Хочешь?
– Нет! – громыхнул ее супруг. – Она не заслужила, слышишь меня? Кусок черствого хлеба – и то этой мерзавке будет много! Напакостила как хотела – и корми ее теперь мясом?
– Но, отец, ничего такого я не сделала! К тому же мадам де Ренье до января наняла меня репетитором к своим сыновьям. Буду повторять с ними пройденный материал, пока они на рождественских каникулах. Мама, поверь, я чувствовала себя ужасно у этих Понтонье! Сначала я, конечно, была всем довольна, но мадам постоянно ко мне придиралась, даже без повода. Я буду помогать тебе по дому вечером и утром, с самого рассвета. Во время войны я ведь много работала здесь, на ферме…
Изора с ужасом вспомнила, во что превращались ее руки, когда приходилось часами полоскать белье в ледяной воде, помогая матери. Еще она кормила лошадей и без возражений выгребала навоз из хлева. Нужно же было кому-то работать вместо братьев…
– Помощь мне не помешает, тут даже ты не сможешь возразить, Бастьен! – вздохнула Люсьена Мийе.
Мужчина пересел поближе к камину, не удостоив ее ответом. Вид у него был крайне недовольный. Бастьен Мийе не испытывал к дочери ни любви, ни нежности. Когда девочка родилась, он, осыпая весь мир ругательствами, в сердцах плюнул в окно: так рассердился, что его третий ребенок – не мальчик.
С тех пор он старался не замечать эту куколку с глазами-васильками и черными волосиками, когда она тянулась, чтобы взять его за руку, или боязливо улыбалась ему.
– Отец, где мой чемодан? – спросила Изора. – Сейчас переоденусь и помогу маме!
– Остался в повозке, черт бы его побрал! Или ты вообразила, что я буду его за тобой таскать?
– Ничего такого я не думала.
С этими словами она вышла из дома, борясь с чувством беспомощности, мучившим ее на протяжении многих лет. Ветер, дождь, свинцово-серое небо – все только усиливало тягостный мрак, овладевший всем ее существом. У нее была одна отрада – светлые воспоминания, которые она бережно хранила в воображаемой копилке под названием «Прекрасное время, проведенное в семье Маро», но теперь она лишилась и этого.
«Не могу поверить, что Тома женится! – терзалась она по пути в конюшню. – И не на мне! Нам никогда не быть вместе! А ведь я бросала монетки в фонтан желаний, чтобы он взял меня в жены!»
Молодой угольщик сам открыл перед ней дверь родительского дома в квартале От-Террас, располагавшемся ближе всего к стеклозаводу и входу в шахту Пюи-дю-Сантр. Это было до войны, когда люди казались счастливыми. Малышка Анна Маро, от рождения слабенькая, в то время не болела туберкулезом. Жером, младший брат Тома, имел прекрасное зрение; его карие глаза еще не пострадали от разрыва снаряда со шрапнелью. Зильда и Адель вместе с другими женщинами спускались в шахту сортировать уголь – собирали деньги на послушничество у клариссинок[16].
Онорина Маро заправляла всем в доме – готовила еду, стирала, ухаживала за огородом. Веселая, смешливая женщина, умевшая самым чудесным образом, за пару минут, приготовить детям что-то сладкое.
«Теперь она любит Йоланту, – еще больше помрачнела Изора, останавливаясь у стойла с лошадью – одной из нескольких тягловых, которых отец держал на ферме. – Я бы и рада относиться к ней по-хорошему, к этой польке, но не могу! Я просто ненавижу ее!»
Она прижалась лбом к деревянной подпорке. По щекам потекли крупные слезы. «Тома, Тома, Тома… – как молитву, повторяла она. – Ты сейчас под землей, но завтра мы с тобой увидимся. Не может быть по-другому…»
Слегка склонив набок голову, Изора Мийе с чемоданом в руке медленным шагом вернулась в родительский дом, не надеясь найти там сочувствие. Она мечтала только об одном – о тарелке рагу, которая подарит ей почти животную радость насыщения.
Едва она ступила на порог, как в голове прозвучал голос – нежный, низкий и бархатистый. Таким голосом говорил Тома, когда хотел утешить, потому что знал, что ей приходится терпеть от родителей. «Не плачь, Изоретта-Изолина! Когда-нибудь мы вместе поедем к морю! Там так красиво! Волны разбиваются о скалы, на пляже полно ракушек… Будем бегать по берегу, взявшись за руки… Не плачь, Изора, не надо!»
Глубоко дыша, она кое-как смогла унять слезы. Ни отец, ни мать не увидят ее плачущей.
Феморо, Отель-де-Мин, на следующий день, воскресенье, 14 ноября 1920 г.Чуть не плача от радости, Тома Маро смотрел на лампу на белоснежном потолке. Казалось бы, самая обычная колба, источающая желтоватый свет, и самое обычное отштукатуренное перекрытие – а он никак не может насмотреться… Два часа назад его, наконец, вытащили из расселины, где он просидел три ночи и два дня, и перевезли сюда – в лазарет, расположившийся в Отель-де-Мин.
Он знал, что у него останутся только жуткие воспоминания о той единственной ночи, – череде бесконечных часов! – которая прошла в полнейшей темноте. Онорина Маро сидела у постели сына и держала его за руку.
– Сынок, милый мой сынок! – шептала она. – Страшно подумать, что я могла тебя лишиться… Я так молила Господа, чтобы он мне тебя вернул!
– Я знаю, мам. Твои молитвы не дали мне пропасть. Я все время думал о тебе, веришь? И в худшие моменты сомнений и страха говорил себе, что сейчас ты призываешь на помощь Господа и что он тебя услышит. Я и с войны, с этой мерзкой бойни, вернулся только благодаря твоим молитвам, твоему стремлению нас всех защитить!
Молодой угольщик повернулся к матери и ласково улыбнулся, отчего в уголках глаз появились морщинки.
– Тебе столько пришлось пережить, сынок! – приговаривала Онорина, поглаживая его исцарапанный лоб.
– Мне грех жаловаться. Как бы я хотел, чтобы и Пьер вышел оттуда невредимым! Бедный паренек – потерять ногу в его возрасте!
– Ему выделят небольшую пенсию и закажут протез. То, что он жив, – уже большое везение, при том, что у него начиналось заражение крови.
– Везение? Что ж, может, оно и так, – вздохнул Тома. – Зато теперь Пьер будет жить на свежем воздухе. Он так любит деревья, и небо, и звезды… Правда, придется расстаться с любимой лошадкой – с Датчанином. Мама, знала бы ты, как мальчик хорошо держался! Как только мне разрешат встать, я наведаюсь к нему в больницу.
– Я бы предпочла, чтобы ты подождал, пока тебя самого как следует не осмотрят. Надо проверить, в порядке ли легкие – ведь сколько времени пришлось дышать пылью!
– Доктор хотел отправить меня в больницу, но я отказался. Не беспокойся, мне нужно одно – отдохнуть. И если можно, пускай теперь ко мне зайдет Йоланта. Я так хочу ее повидать!
Онорина улыбнулась и поспешно встала.
– Уступаю ей место! И она – не последняя посетительница на сегодня, Тома. Твои товарищи по работе тоже хотят тебя увидеть, не говоря уже об отце и брате. Дождаться не могу, когда ты вернешься домой. Я помою тебе голову – волосы кажутся серыми от грязи!
Она наклонилась, расцеловала сына в щеки и вышла. Юноша смежил веки, наслаждаясь окружающим его благополучием. Тело расслаблено, пальцы руки касаются теплой простыни, приятно пахнущей свежестью…
Таким его и увидела Йоланта – вытянувшимся во весь рост, с закрытыми глазами. Решив, что Тома спит, девушка хотела уйти, но он ощутил ее молчаливое присутствие – вздрогнул и посмотрел на нее.
– Это ты, Йоланта! Подойди! – тихо попросил он.
Красавица полька подбежала к кровати, упала на колени, прижалась щекой к матрасу.
