Марату, в общем, повезло, эта стайка шпанят по странному стечению обстоятельств еще не превратилась в живо-дерскую банду. Поэтому били Марата сравнительно гуманно. В смысле – не до большой крови. Толкали, шпыняли, ставили подножки. Отбирали ранец и перебрасывали его друг другу.
Дома Марат не жаловался. Говорил своей подслеповатой бабуле, что на физкультуре перезанимался боксом. Бабуля этому верила, и при встречах с соседками хвасталась храбрым и сильным внуком-боксером.
Воротившись из школы, Марат умывался, снимал, чистил и приводил в порядок форму. Обедал. Затем садился к любимому аквариуму. Неспешная жизнь личного водоема успокаивала его. Полюбовавшись, как золотые рыбки послушно хватают из рук свежий мотыль, Марат брался делать уроки. Науки давались ему легко. Вообще говоря, Марат был неприхотлив. И если бы не приключения со шпанятами, Марат Раевский был бы вполне доволен жизнью.
Марат прекрасно понимал, что избежать экзекуций несложно. Существовал же ведь другой путь, которым, собственно говоря, и ходили все нормальные дети. Тогда никто из обидчиков и не подумал бы трогать Марата. Но через опасный задний двор было гораздо короче. И Марат предпочитал именно этот короткий маршрут. И, как назло, он пролегал по исконной территории малолетних шпанят. А свою территорию шпанята прилежно защищали от чужаков. Марат был чужаком. Он учился в школе, они – нет. Не потому, что не хотели, или еще что. Им было просто некогда. У бездомных детей всегда много забот, им не до школы. Они каждый раз так ему и говорили: „Ты тут не ходи, это наше место. А ты – не наш. Понял? Не будешь ходить – не тронем. А пока – получай, что заслужил“.
Но Марат, несмотря на все предупреждения и синяки, упорно продолжал шагать домой через чужие владения. И каждая его прогулка оканчивалась одинаково печально. Жалкая оборона сминалась в два счета. Несколько раз Марату все же удавалось каким-то чудом достать одного из обидчиков… Только и всего. Исход битвы всегда был предсказуем. И каждый раз на вопрос: придет ли он еще? Марат, твердо глядя шпанятам в глаза, отвечал: „Приду!“ На законный вопрос – зачем? – Марат не отвечал. Он и сам толком не знал зачем.
Из-за каждодневных побоищ новенький лакированный ранец превратился в искореженный бесформенный горб. Одна лямка была ранена и плохо держалась. Ее постоянно приходилось приставлять обратно. Механизм замка совсем разладился. Теперь он мог легко, бесшумно и, что самое главное, непредсказуемо открыться в самую неподходящую минуту, подло выпуская на волю учебники, тетрадки, краски, карандаши и прочие школьные принадлежности. Вместе со всей этой канцелярией на дороге оказывался и завтрак, заботливо приготовленный бабушкой. Приходилось возвращаться назад, быстренько запихивая в ранец сбежавшие причиндалы. Но спасти узелок с завтраком получалось не всегда. Он частенько доставался жизнерадостным собачкам. В этом случае Марату приходилось голодать до самого обеда. Если же завтрак удавалось отбить, он неприятно скрипел на зубах дорожным песком и пылью. Досадно было, что замок открывался совершенно бесшумно, и не было никакой возможности этого заметить. Нехорошее подозрение приходило к Марату лишь шагов эдак через десять-пятнадцать после аварии, когда ноша становилась явственно легче.
Беда с этим замком! Ведь когда действительно надо было открыть ранец, своенравный замок упирался, и – ни в какую! Это создавало большие проблемы, особенно в начале урока. Когда же упрямый механизм наконец поддавался уговорам и слушался, на парте оказывалась гора макулатуры. Строгие учителя делали Марату строгие замечания. А измочаленный дневник стали украшать справедливые и бесполезные записи о неудовлетворительном состоянии учебников и тетрадей.
На новый ранец в семье денег не было. Другим путем Марат ходить почему-то не хотел. Ситуация запутывалась все больше и больше.
В конце концов Марат плюнул и попросту перестал пользоваться замком. Таскал ранец под мышкой, как толстую папку. А перед традиционной экзекуцией аккуратненько прислонял его к ближайшему деревцу. Так одной проблемой стало меньше. Но ненадолго. Прибавилась другая.
2
Марат влюбился.
И не просто влюбился. Как вы уже поняли, легких путей Марат не выбирал. Наверное, именно поэтому голодранец Марат Раевский отчаянно втрескался в единственную дочь одного из богатейших людей Руси – Герду Филатову.
Они сидели за одной партой. Марат раньше никогда близко не общался с девчонками. В младших классах к нему за парту сажали только мальчишек, и Марата это вполне устраивало. Но в том году Марат еще не успел обзавестись соседом. И когда директор в начале урока представил классу новенькую, она обвела всех оценивающим взглядом и прямиком направилась в сторону Марата.
– Тут свободно?
Марату только и оставалось, что кивнуть и подвинуться.
– Меня зовут Герда. А тебя?
– Марат.
– Очень приятно.
Класс тут же загудел, послышались идиотские смешки… Но Марату на это было наплевать. Он весь день вроде бы незаметно, рассматривал соседку. Точнее – любовался. Когда прозвенел последний звонок, Герда спросила его:
– Ну, как я тебе?
– Что „как“?
– Подхожу? Ты же весь день с меня глаз не сводил. Марат собрался было протестовать, но против воли тихо
ответил:
– Подходишь.
– Вот и здорово. Ты мне тоже.
С каждым днем новенькая нравилась Марату все больше. В ней, как ему казалось, не было ни одного изъяна. Как у куклы Барби, что на витрине детского магазина. Умная, аккуратная, веселая, красивая. Не выскочка и не ябеда. Всегда давала списать, если что. В ее присутствии Марат чувствовал себя легко и уверенно. И самое главное – она никогда не спрашивала, почему его ранец, учебники и тетради в таком жутком состоянии.
Однако все это было как-то не по-настоящему.
„Настоящее“ началось с прогулки по той самой „запретной территории“.
Точнее, с бунта на уроке литературы. Бунт затеяла Гер-да. Отвечая у доски, она честно призналась, что совершенно не уважает великого русского поэта А. С. Пушкина.
– Стихи-то у него еще ничего, хорошие. Особенно сказки, – сообщила она всему классу. – Но вот характер у Пушкина был прескверным.
– То есть? – встревожилась учительница.
– Он был жестокий, коварный и закомплексованный… Зачем же надо было непременно так изуверски убивать этого глупого Дантеса?
– Но Дантес приставал к жене Пушкина…
– Ха! Ну и что? Может, у них любовь была? А Пушкин-то, кстати, и сам был не прочь гульнуть на стороне. Великолепный пример мужского эгоизма – мочить любовников своих жен.
– Герда, деточка, но это же была честная дуэль…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
