Вскоре после этого Пушкину было разрешено возвратиться в Петербург: Николай I взял на себя самого цензуру его произведений и позднее сделал его камер-юнкером. Бедному Пушкину, таким образом, приходилось вести жизнь мелкого чиновника при Зимнем дворце, и он от всей души ненавидел эту жизнь. Придворная знать и бюрократия никогда не могли простить ему того обстоятельства, что он, не принадлежа к их кругу, считался таким великим человеком в России; жизнь Пушкина постоянно отравлялась мелочными уколами, наносимыми завистливой придворной чернью. В довершение он имел несчастье жениться на красавице, которая совершенно не в состоянии была оценить его гений. В 1837 году он дрался на дуэли из-за красавицы жены и был убит тридцати семи лет от роду. Одним из самых ранних произведений Пушкина, написанным почти немедленно по выходе из лицея, была поэма «Руслан и Людмила» — волшебная сказка, написанная прекрасными стихами. Действие поэмы происходит в той волшебной стране, где: «У лукоморья дуб зеленый; златая цепь на дубе том: и днем и ночью кот ученый все ходит по цепи кругом; идет направо — песнь заводит, налево — сказку говорит…» Поэма открывается описанием свадьбы героини, Людмилы; долгий свадебный пир наконец закончен, и Людмила удаляется со своим молодым супругом; но внезапно наступает мрак, слышны громовые раскаты, и во время этой бури Людмила исчезает. Она унесена страшным волшебником, Черномором, который представляет в народной поэзии отголосок воспоминаний о набегах диких кочевников из черноморских степей. Злосчастный муж, а также трое других молодых людей, добивавшихся раньше руки Людмилы, седлают коней и отправляются в поиски за исчезнувшей красавицей. Их приключения и составляют содержание поэмы, в которой трогательный элемент все время переплетается с забавным. После многих приключений Руслан наконец находит свою Людмилу, и все оканчивается к общему удовольствию, как это всегда бывает в народных сказках.[6].
Таково несложное содержание поэмы. Это было вполне юношеское произведение, а между тем оно оказало огромное влияние на всю тогдашнюю литературу. Господствовавший до того времени ложноклассицизм получил удар, от которого никогда уже не оправился. Поэма читалась нарасхват: из нее заучивали целые страницы, и с этою волшебною сказкою создавалась наша современная русская литература, — полная простоты, реальная в своих описаниях, скромная в фабуле, сдержанная в образах, глубоко искренняя и с легким оттенком юмора. Трудно себе представить большую простоту стиха, чем та, которой Пушкин достиг уже в этой поэме. Достаточно сказать, что стихи этой поэмы отличаются чарующей музыкальностью и в то же время вся поэма написана самым простым разговорным языком, в котором вовсе нет устарелых или малоупотребительных слов, к сожалению, слишком часто еще встречающихся в английской поэзии.
Появление «Руслана и Людмилы» вызвало громы из лагеря псевдоклассиков. Нужно только вспомнить обо всех этих «Дафнисах» и «Хлоях» наполнявших тогдашнюю поэзию, о напыщенных жреческих позах, в которые становились тогдашние поэты при обращении к публике, — чтобы понять, как была оскорблена вся ложноклассическая школа. Тут вдруг явился поэт, который пренебрегал всеми ее заветами!.. Он выражал свои мысли в прекрасных образах, не прибегая к излюбленным псевдоклассическим украшениям; он вводил в поэзию самый обычный разговорный язык и осмеливался выступить в литературе с какой-то сказкой, годной лишь для детей! Пушкин одним ударом рассекал путы ложноклассицизма, которыми была скована до тех пор литература.
Сказки, которых Пушкин наслушался от старушки няни, послужили материалом не только для его первой поэмы, но и для целого ряда народных сказок, стихи которых отличаются такой удивительной простотой и безыскусственностью, что, как только вы произнесете из них два или три слова, вы чувствуете, что остальные сами напрашиваются на язык. Иных слов употребить — невозможно; иначе рассказать — нельзя. «Ведь именно так надо рассказывать сказки!» — восклицали восхищенные читатели, и битва с ложноклассицизмом была выиграна раз навсегда.
Та же простота и искренность выражения характеризуют и все позднейшие произведения Пушкина. Он не отступал от нее даже тогда, когда касался так называемых возвышенных предметов; он остался верен ей и в самых страстных и в философских монологах своих позднейших драм. Это делает Пушкина особенно трудным для перевода на английский язык, так как в английской литературе XIX века Вордсворт является единственным поэтом, отличающимся той же простотой. Но, в то время как Вордсворт проявил эту простоту главным образом в описаниях изящных и спокойных английских ландшафтов или сельской жизни, Пушкин говорил с той же простотой о человеческой жизни вообще, и его стихи текут так же легко, как проза; они свободны от искусственных украшений, даже тогда, когда он описывает самые бурные человеческие страсти. В его презрении ко всякому преувеличению и ко всему театральному, ходульному, в его решимости не иметь ничего общего с «разрумяненным трагическим актером, махающим мечом картонным», он был истинно русским, и он помог, в сильной степени, русской литературе и русской сцене развить тот вкус к простоте и искренности в выражении чувств, образцы которых мы встретим так часто на страницах этой книги.
Главная сила Пушкина была в его лирической поэзии, а основной нотой этой поэзии была у него любовь. Тяжелые противоречия между идеалом и действительностью, от которых страдали люди более глубокие, вроде Гете, Байрона или Гейне, были незнакомы Пушкину. Он отличался более поверхностной натурой. Надо, впрочем, сказать, что вообще западноевропейский поэт обладал таким наследством, какого у русского тогда еще не было. Каждая страна Западной Европы прошла через периоды великой народной борьбы, во время которых затрагивались в глубокой форме самые важные вопросы человеческого развития. Великие политические столкновения вызывали яркие и глубокие страсти; они создавали трагические положения; они побуждали к творчеству в высоком, возвышенном направлении. В России же крупные политические и религиозные движения, имевшие место в XVII и XVIII веках, как, например, пугачевщина, были восстаниями крестьян, в которых образованные классы не принимали участия. Вследствие всего этого интеллектуальный горизонт русского поэта неизбежно сужен. Есть, однако, в человеческой природе нечто такое, что всегда живет и всегда находит отклик в человеческом сердце. Это — любовь; и Пушкин, в своей лирической поэзии, изображал любовь в таких разнообразных проявлениях, в таких истинно прекрасных формах и с таким разнообразием оттенков, что в этой области нет поэта равного ему. Кроме того, он часто выказывал такое утонченное, высокое отношение к любви, что это отношение оставило такой же глубокий след в позднейшей русской литературе, какой изящные типы женщин Гете оставили в мировой словесности. После ноты, взятой Пушкиным, для русского поэта становилось невозможным относиться к любви менее серьезно.
В России Пушкина часто называли русским Байроном. Но это сравнение едва ли справедливо. Он, несомненно, подражал Байрону в некоторых своих произведениях; но это подражание — по крайней мере в «Евгении Онегине» — вылилось в блестящее оригинальное произведение. На Пушкина, несомненно, произвел глубокое впечатление горячий протест Байрона против «накрахмаленной добродетели» Европы, и было время, когда Пушкин, если бы ему удалось вырваться из России, вероятно, присоединился бы к Байрону в Греции.
Но вследствие поверхностности характера Пушкин не мог понять, а тем менее разделять той глубокой ненависти и презрения к послереволюционной Европе, которая сжигала сердце Байрона. Пушкинский «байронизм» был поверхностным, и, хотя русский поэт всегда был готов бравировать «порядочное» общество, ему не была знакома ни та тоска по свободе, ни та ненависть к лицемерию, которые воодушевляли Байрона.
Вообще, сила Пушкина лежала не в возвышенном или свободолюбивом поэтическом призыве. Его эпикурейство, его воспитание, полученное от французских эмигрантов, и его жизнь среди распущенного высшего петербургского общества — были причиной того, что великие вопросы, назревавшие в тогдашней русской жизни, оставались в значительной мере чужды его сердцу. Вследствие этого к концу своей недолгой жизни он уже расходился с теми из своих читателей, которые считали недостойным поэта восхищаться военной силой России, после того как войска Николая I раздавили Польшу, — и находили, что описывать прелести зимнего сезона скучающих бар в Петербурге — еще не значит описывать русскую жизнь, в которой ужасы крепостного права и абсолютизма с каждым годом становились невыносимее.
Главная заслуга Пушкина была в том, что он в несколько лет сумел создать русский литературный язык и освободить литературу от того театрального напыщенного стиля, который раньше считался необходимой оболочкой всякого литературного произведения. Пушкин был велик в области поэтического творчества: он обладал гениальной способностью описывать самые обыденные вещи и эпизоды повседневной жизни или самые простые чувства обыденных людей таким образом, что читатель, в свою очередь, снова переживал их. В то же время при помощи самых скудных материалов он мог воссоздать минувшую жизнь, воскрешать целые исторические эпохи, и в этом отношении лишь Лев Толстой может быть поставлен наравне с ним. Затем, сила Пушкина была в его глубоком реализме — том реализме, понимаемом в лучшем смысле слова, которого он был родоначальником и который, как мы увидим позже, сделался впоследствии отличительной чертой всей русской литературы. Наконец, сила его — в широких гуманитарных взглядах, которыми проникнуты его лучшие произведения, в его жизнерадостности и в его уважении к женщине. Что же касается красоты формы, то его стихи отличаются такой «легкостью», что прочтенные два-три раза они тотчас запечатлеваются в памяти читателя. Теперь, когда они проникли в глушь русских деревень, этими стихами наслаждаются уже миллионы крестьянских детей, — после того как ими восхищались такие утонченные философские поэты, как Тургенев.
