— Именно так. И мы даже не знаем, кто эти люди… убийцы и тот человек, которого они убили; поэтому мы не знаем, куда обратиться за помощью. Знаем только, что они все еще ищут Марка, чтобы убить его. — Он кивнул, заметив мой безумный взгляд. — Да, здесь дикие места, мисс. Если пострадает какой-то человек, то вся его семья, а может, и вся деревня встанет на его защиту, даже когда речь идет об убийстве, о смерти. Не всегда, конечно, но иногда и в некоторых местах. А здесь, в этих горах, такое случается часто.
— Да, я читала об этом, но как-то не укладывается… — Я замолчала и глубоко вздохнула. — Ламбис, ты критянин?
— Я родился на Крите. Но мать моя родом с Эгины, и, когда отца убили на войне, она вернулась в дом своей матери. Я жил в Агиа-Марина, на Эгине.
— Слышала об этих местах. Значит, в здешних краях ты чужой? И эта ужасная история не могла иметь к тебе никакого отношения?
— Нет-нет, меня здесь даже не было. Я нашел его на следующее утро, я же тебе говорил.
— Ах да, верно. Но мне все же кажется, что нет никакой опасности в том, чтобы сходить вниз за вещами; может быть, стоит поговорить со старостой в Агиос-Георгиос. Он ведь сможет…
— Нет! — в ужасе вскрикнул он. — Ты ничего не понимаешь. Все не так просто.
Я мягко сказала:
— Так может, ты мне расскажешь?
— Расскажу.
Но еще несколько мгновений он медлил, внимательно и неторопливо осматривая безлюдный склон горы под нами. Убедившись, что нигде не заметно ни малейшего движения, он устроился поудобнее, опершись на локоть, и глубоко затянулся сигаретой.
— Я сказал тебе, что у меня есть каик. Живу я сейчас в Пирее. Марк меня там и нанял, чтобы я свозил его на некоторые из здешних островов, хотел попутешествовать. За две недели мы уже побывали в разных местах, но не о том речь; так вот, два дня назад мы причалили у южного берега Крита. Вроде бы собирались заглянуть и в Агиос-Георгиос, только попозже, вечером. Я говорю о субботе. Ну вот, Марк знал, что где-то здесь, в горной лощине, есть какая-то старая церковь — недалеко от берега, к востоку от Агиос-Георгиос. Это очень древняя церковь, — он произнес «дрэвняя», — может быть, эпохи классицизма, кто ее знает; кажется, про нее даже писали в старых книгах.
— Я слышала о ней. В древности там было место поклонения. По-моему, позднее на этом месте построили церковь. В византийскую эпоху.
— Да? Ну вот, а в дрэвние времена там неподалеку была гавань. Даже сейчас в тихую погоду под водой видна старая стена, и небольшая лодка вполне может пройти к тому месту, где раньше была пристань. Марк велел мне там остановиться. Мы плыли без перерыва уже два дня, и теперь им захотелось оказаться на суше, погулять…
— Им?
— Марку и его брату.
— Ах вот оно что!
Я со страхом уставилась на него, озаренная запоздалой догадкой. Вспомнила выражение отчаянной, мучительной беспомощности на лице Марка и слова Ламбиса, пытавшегося его успокоить: «Я пойду и сам его поищу, как только смогу».
— Кажется, я начинаю понимать, — проговорила я неожиданно осипшим голосом, — Продолжай.
— Ну вот, Марк и Колин покинули лодку и стали подниматься в горы. Была суббота — или я уже говорил? Они собирались гулять целый день. Еда и вино у них были с собой. Я остался на яхте. Что-то не ладилось с мотором, и я собирался сходить в Агиос-Георгиос за необходимыми деталями, а вечером вернуться и встретить Марка и Колина. Но получилось, что я довольно легко починил мотор, так что решил просто посидеть, порыбачить, поспать и поплавать. Потом наступил вечер, а их все нет. Я ждал, ждал, но я ведь не знал, когда они должны были прийти, не знал, надо ли мне идти их искать… ты ж понимаешь, как бывает…
— Да-да, конечно.
— А потом уже ночь наступила, а они все не идут, и тогда я очень заволновался. Здесь дикие горы. Я не думал, что они могли заблудиться, но вдруг какой-нибудь несчастный случай… Наконец, когда я уже не мог ждать, я запер каюту на яхте, положил ключ в условленное место, взял факел и пошел в горы искать маленькую церковь. Но понимаешь, даже с факелом найти дорогу здесь невозможно.
— Могу себе представить.
— Конечно же, я кричал, звал их, прошел сколько смог, но не нашел даже церкви. Я боялся и сам заблудиться, поэтому вернулся туда, где мог слышать море, и стал ждать появления луны.
— Она ведь поздно восходит?
Он кивнул. Теперь он говорил уже свободно и непринужденно.
— Ждать пришлось долго. Потом луна взошла — хоть и небольшая, но дорогу я мог видеть достаточно хорошо. Я шел медленно, очень медленно. Нашел церковь, но их там не было. Я не знал, куда теперь идти, но вдруг появилась туча, а потом пошел сильный дождь, и снова стало темно, очень темно. Пришлось найти укрытие до рассвета. Я кричал, но без толку. Я не думал, что они прошли мимо меня и вернулись к лодке, так что, когда рассвело, я снова пошел. Мне повезло: я нашел тропинку — не козью тропку, а широкую, из плоских ровных камней, словно утоптанную людьми. Возможно, в былые времена это была дорога из Агиос-Георгиос к церкви и дрэвней гавани — не знаю. Но это была тропинка. Я пошел по ней. Потом я увидел на ней кровь.
Неприкрашенное, безыскусное повествование Ламбиса в сочетании с будничной интонацией повлияло на меня самым поразительным образом. Когда он остановился — отнюдь не желая добиться какого-то эффекта, просто чтобы затушить сигарету о камень, — я вдруг поймала себя на том, что так напряжена, что стоило какой-то тени проскользнуть по площадке между нами, как я вздрогнула и отпрянула от нее, словно от летящего ножа. А оказалось, это всего лишь птица, пустельга, спешившая накормить своих птенцов в гнезде, свитом на скале прямо над нами. И сразу же воздух наполнился пронзительным восторженным писком, которым птенцы приветствовали появление пищи.
Ламбис даже глаз не поднял — настолько его нервы были крепче моих.
— Тогда, — продолжал он, — я понял, что произошло несчастье. И случилось это до того, как начался дождь, потому что дождь смыл большую часть крови, но следы ее я заметил между камнями. Я испугался. Кричал, но ответа не было, — Он в нерешительности поднял на меня глаза. — А потом… я даже не могу тебе объяснить почему, но я уже больше не стал кричать.
— Не надо ничего объяснять. Я понимаю.
Я и в самом деле очень хорошо его понимала. Перед моими глазами отчетливо вырисовывалась картина: одинокий человек на склоне горы; кровь на камнях; сверхъестественная, жутковатая тишина; скалы, в которых каждый звук отдается эхом; и подкрадывающийся страх, от которого мороз по коже. Я бывала на Эгине, идиллическом островке в Сароническом проливе, где вырос Ламбис. Единственную возвышенность, со всех сторон окруженную морем, венчает храм, стоящий посреди залитых солнцем сосен. А между колоннами храма просматриваются леса, поля и спокойное синее море. Шоссе вьется по равнинам, мимо склонов гор, на которых чуть ли не через каждые пятьдесят ярдов среди зарослей папоротника и дикорастущих голубых ирисов встречаются придорожные христианские алтари… Но здесь, на Крите, совсем другой мир. Эти скалы, вершины которых теряются среди облаков, со всеми этими орлами, горными козлами и грифами, описывающими круги в небе; места эти с незапамятных времен, если верить молве, служили убежищем людям, по той или иной причине стоящим вне закона и изгнанным из общества… Итак, Ламбис, окруженный жутковатой тишиной, рыскал по склону горы. И в конце концов отыскал Марка.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
