Ясно было, что он их испугался. И у них теперь не осталось сомнений, что мисс Уильямс — их собственность.
Догерти появился в одиннадцать часов и подошел к столу Лили, чтобы поздороваться. Он встревожился и удивился при виде ее бледных щечек и покрасневших от слез глаз.
— Вы заболели? — напрямик спросил он.
— Не то чтобы заболела, — ответила девушка, силясь улыбнуться. — У меня был приступ мигрени, но сейчас все в порядке.
Догерти пробурчал что-то невразумительное и проследовал в угол, где заседали Странные Рыцари. Он прибыл последним. Дюмэн, Дженнингс и Дрискол развалились на кожаном диване, а Шерман и Бут стояли, прислонившись к мраморным колоннам. Они хором поздоровались с Догерти.
— Бонжур. — Он манерно поклонился. — Как наш Дюмэн?
— Отличный, — улыбнулся коротышка-француз.
— На самом деле, — заявил бывший боксер, — я когда-то собирался выучить французский. Мне нравится, как он звучит. «Мосье», например, гораздо аристократичнее, чем «мистер».
— Тогда бы ты, — вставил словечко Дрискол, — говорил по-французски лучше, чем Дюмэн по-английски.
Если бы человека можно было посадить на электрический стул за убийство языка, наш общий друг давно бы превратился в угольки.
— Шути-шути. — Дюмэн поднялся и с наслаждением расправил плечи. — Однако он ошень хитрый — этот английский. Я это не понять.
— Так уж и не понять, — рассмеялся Дженнингс. — Когда шли разборки с нашим недавним приятелем Ноултоном, ты этого не говорил. — Он повернулся к Догерти и добавил: — Между прочим, ты его не видел?
— Кого? Ноултона?
— Да.
— Ответ только один — нет. — Догерти усмехнулся, как будто сама мысль об этом была абсурдной. — И, поверьте мне, не увижу, по крайней мере в «Ламартине».
Когда я говорю какому-то парню, чтобы он отваливал, — повторять не приходится.
— Не будь таким самоуверенным, — посоветовал Бут. — Он ведь только вчера не приходил — а сегодня еще целый день впереди.
Догерти смерил его презрительным взглядом.
— Слушай-ка, — выразительно проговорил он, — если этот Ноултон еще хоть раз здесь появится — а я думаю, что теперь он сюда ни ногой, — мы его съедим со всеми потрохами.
— Дьяволь! Мой бог!
Эти слова принадлежали Дюмэну, и его голос был полон тревоги и удивления. Все повернули головы туда, куда он смотрел, и увидели Ноултона. Он вошел через главный вход, проследовал к центру вестибюля, а затем остановился у стола Лили!
Странные Рыцари отреагировали на это по-разному — каждый в соответствии со своим характером.
Догерти и Дрискол с воинственным видом подались вперед. Бут и Дженнингс поглядывали по сторонам, словно в поисках подкрепления. Дюмэн что-то гневно и возмущенно бормотал. Шерман помрачнел и смотрел сердито и угрожающе. Никто из них, однако, не пошевелился, не пересек вестибюль и не подошел к столу Лили.
Ноултон не удостоил их и взглядом. Он стоял к ним спиной и болтал с девушкой, говоря так тихо, что им не было слышно ни слова.
Минуты две действующие лица этого фарса соблюдали начальную диспозицию. Странные Рыцари перешептывались и бросали на соперника свирепые взгляды, но не трогались с места.
Вдруг они увидели, что Ноултон приподнял шляпу, поклонился Лиле и вышел из вестибюля даже быстрее, чем вошел в него.
Кто вопросительно, кто самоуверенно, каждый из Странных Рыцарей по кругу оглядел своих товарищей.
— Ну все, наше терпение лопнуло, — прорычал Догерти. — Теперь он костей не соберет.
Они сели поплотнее на диване и начали разрабатывать планы боевых действий.
А что же Лиля?
Когда Ноултон вошел в вестибюль, она возилась со своими бумагами и поэтому его не заметила. Она осознала его присутствие, только когда он приблизился и заговорил с ней.
На несколько мгновений у нее язык отнялся от удивления, смущения и радости. Она смотрела на него странным взглядом.
— Что случилось? — улыбнулся Ноултон. — Неужели вам настолько неприятно меня видеть?
Затем, не дождавшись от Лили ответа, он взял телеграфный бланк, заполнил его и протянул ей вместе с десятидолларовым банкнотом, который достал из бумажника.
Тревога и смущение Лили удвоились. Купюра была точно такой же, как и предыдущие, которыми он расплачивался и которые показывал ей инкассатор.
Что она могла сказать? Подыскивая слова и чувствуя, что надо что-то сделать, Лиля взяла купюру, потом тут же положила ее на стол. Ее всю трясло. Наконец, собравшись с силами, она промолвила:
— Мистер Ноултон, эта купюра… я… я не могу ее принять.
На лице Ноултона отразилось удивление и смутное беспокойство. Не успел он задать вопрос, как девушка продолжила:
— На днях наш инкассатор показал мне одну из ваших купюр и спросил, откуда она взялась. Сказал, что она поддельная. Я подумала, вы захотите это узнать.
Ноултон побледнел и не отрываясь смотрел на нее.
— Ну и?.. — спросил он.
— Сказала ли я ему?
— А почему бы вам это не сказать? — Голос молодого человека дрожал от нетерпения.
— Я ничего ему не сказала. Решила, что лучше вам узнать об этом первому. Понимаете… — Слова застряли у Лили в горле, и она покраснела от стыда до кончиков ушей.
Ноултон взял со стола свою купюру и дрожащей рукой положил ее обратно в карман. Тихим и неуверенным голосом он промолвил:
— Если это не имеет для вас особого значения… я… мне… лучше бы вам ничего ему не говорить. Больше не буду вас беспокоить. Я… я благодарю вас, — добавил он, повернулся и ушел.
Это был конец.
Лиля посмотрела на свои бумаги, и у нее защемило сердце. Через несколько минут к ней подковылял Дюмэн с намерением узнать что-нибудь о том, что ей сказал Ноултон. Девушка была вся в слезах.
— Мой бог! — заволновался француз — мисс Уильямс была не похожа на саму себя, и ему стало за нее очень больно. — Что тут слушиться?
— Ничего, — ответила Лиля. — У меня болит голова. Ради бога, не стойте у меня над душой!
Дюмэну не оставалось ничего другого, как ретироваться в свой угол, где его друзья держали тайный совет.
Он решил ничего не говорить им о слезах Лили, будучи уверен, что в противном случае Ноултону крышка — парень не доживет до утра.
Кроме того, он был уверен, что причиной слез мадемуазель было расставание с Ноултоном. Странные Рыцари тут ничем Лиле помочь не могли. Дюмэн не был трусом, но осмотрительность — скажем так — ему была не чужда.
Лилю переполняло чувство стыда и унижения. Она сказала Ноултону, что солгала ради для него, а это было равносильно признанию в том, что она к нему неравнодушна. Он должен был это понять, однако лишь невразумительно ее поблагодарил и тут же ушел.
Возможно, он воспринял это как нечто само собой разумеющееся. Возможно, она для него — одно из тех существ, для которых, по недостатку морали или совести, вранье — дело обыденное и которые рады оказать помощь любой заблудшей овце, будь то преступник или просто аморальный человек.
Эта мысль была для нее невыносимой. Лиля сжала кулаки так сильно, что на ее ладонях отпечатались маленькие полумесяцы от розовых ноготков.
Почему он не стал ничего объяснять? Для этого могла быть одна из двух причин: или он на самом деле был виновен, или ее мнение для него ничего не значило.
Если он виновен… Нет, это невозможно. Джон Ноултон, человек, который покорил ее сердце, и покорил навсегда, — фальшивомонетчик? преступник? Нет, этого не может быть.
Оставалось надеяться лишь на то, что она для него — пустое место и ему все равно, какого она о нем мнения. Это было оскорбительно, но с этим можно было как-то смириться. И она продолжала испытывать стыд, потому что он слышал ее признание, но не ответил на него.
Почему? Скорее всего, это останется тайной — Лиля думала, что больше никогда его не увидит. Она не могла не знать, как враждебно отзываются о нем Странные Рыцари, а Дюмэн сам ей сказал, что Ноултону строго-настрого приказано больше не соваться в «Ламартин».
Вспомнив об этом предупреждении, девушка горько усмехнулась. Если бы только ее неутомимые защитники знали, как мала вероятность, что Ноултон возьмет на себя труд причинить ей какой-то вред или подарить радость!
Смущенная, она на протяжении нескольких часов была поглощена только этой мыслью, которая билась в голове, словно птица в клетке. День казался нескончаемым.
Вестибюль постепенно заполнялся людьми, и в час пик у телеграфного столика было много народу. Бесцельно фланировали Странные Рыцари. Из бильярдной доносился стук шаров и киев.
То и дело все звуки перекрывал пронзительный голос красотки из табачного ларька, которая давала отповедь покупателям в ответ на их игривые шуточки.
Временами монотонный шум разрывал звонок у стойки приема гостей.
В пять часов толпа в вестибюле начала редеть. В глухом гуле голосов и топоте стали появляться паузы. Наступила половина шестого, потом шесть часов. Лиля надела шляпку и пальто и начала укладывать бумаги в ящике стола.
