да, то что вы видите? Вы бы сказали, что это палка? Если так и сказали бы, то вы самые обычные люди без дзен. А если вы скажете, что не видите никакой палки, тогда я скажу: вот же она, как вы можете это отрицать?» Эта палка называется хоссу – она принадлежит учителю и служит символом его должности. Часто ее использовали, чтобы наглядно показать дзен, поскольку она всегда рядом с рукой учителя.
Учитель Сянъянь[41] сказал своему ученику:
– Как-то раз один монах спросил у Гуйшаня, почему Бодхидхарма пришел в Китай, и в ответ он только показал свою хоссу. Как ты понимаешь смысл этого действия?
– Его идея заключается в том, – отвечал ученик, – чтобы объяснить разум и материю, чтобы открыть истину с помощью объективной реальности.
– Твое понимание, в общем и целом, верно, – сказал учитель. – Но зачем так торопиться теоретизировать?
После чего ученик спросил:
– А как тогда вы это понимаете?
Сянъянь поднял свою хоссу.
Однажды учитель Байчжан поставил кувшин перед двумя учениками и сказал:
– Не называя это кувшином, скажите мне, что это такое.
– Это нельзя назвать куском дерева, – ответил один из них.
Байчжан этот ответ не засчитал, а затем спросил у второго ученика то же самое. В ответ на это ученик подошел, опрокинул кувшин и ушел. Байчжан назначил его своим преемником.
Таким образом учителя дзен подталкивали разум учеников к прямому контакту с жизнью, с постоянно меняющимися, движущимися процессами, в которых выражает себя природа Будды. Узнать природу Будды – узнать жизнь без «вмешательств», среди которых главное – это я-концепция как сущность, отличная от жизни, занятая только своими личными реакциями на реальность, отличную от реальности как таковой. Будда учил, что причина этой глупости была в тришне (пали: танха), что часто ошибочно переводят как «желание». Дословно этот термин переводится как «жажда», и отсюда появилась «жажда жизни». В контексте учения Будды это несомненно означало жажду жизни изолированного существа, того, кто стоит снаружи и в первую очередь рассматривает то воздействие, которое на его оказывает и будет оказывать жизнь. У него есть понимание этого воздействия, но не жизни, поэтому он никогда в действительности не живет. Если снова проводить параллель с музыкой: он как будто так поглощен своими собственными чувствами, которые вызвала мелодия, что он ее почти не слышит, так что пока он думает, как на него воздействует первый такт, оркестр уже сыграл следующие, а он их пропускает. В то время как философы махаяны рассматривали эти вещи с помощью ума, интересуясь больше идеями, нежели чем-то реальным, дзен пошел дальше всего дискурсивного мышления. На вопрос об абсолютных тайнах буддизма он ответил: «Кипарис во дворе!», «Бамбуковая роща у подножия холма!», «Скребок от высохшей грязи». Да что угодно, чтобы вернуть разум от абстракций к жизни!
Другая, не менее важная сторона дзен, связанная с изложенным выше, – «духовная нищета». Почти все формы религии настаивают на том, что владение многими вещами – помеха в духовном развитии, но у монахов дзен есть минимум материальных вещей, и дзен объясняет «нищету» скорее в отношении склада ума, нежели материального состояния. Один из наиболее распространенных способов попытаться заключить жизнь в рамки строгих определений – это обозначить человека, вещь или идею – не имеет значения – используя утверждение «это принадлежит мне». Но поскольку жизнь – это такой неуловимый, постоянно изменяющийся процесс, мы всякий раз думаем, что обладаем чем-то по-настоящему, когда на самом деле мы это потеряли. Единственное, чем мы обладаем, – это идеей о желаемой вещи, и эта идея склонна быть неподвижной, она не растет так, как делает это вещь. Один из примечательных фактов о тех, кого одолевает жажда обладания, будь то материальные блага или дорогие сердцу идеи: они желают, чтобы вещи оставались такими, какие они есть, и чтобы они не только были у них в руках, но и не менялись. Некоторые теологи и философы выражают сильнейшее беспокойство, если кто-либо спрашивает, какие у них идеи насчет вселенной, ведь они считают, что внутри этих идей закрепилась абсолютная истина, и если потерять эти идеи – потеряешь истину. Но так как истина живая, ее нельзя удержать чем-либо, в чем нет признака жизни – то есть концепцией, обоснованность которой отчасти зависит от того факта, что она неизменна. Как только мы начинаем предполагать, что поняли истину жизни, она тут же исчезает, ведь она не может стать чьей-то собственностью по той причине, что она есть жизнь, а если человек будет считать, что обладает всей жизнью, то это явный абсурд. Часть не может владеть целым. Поэтому Чжуан-цзы рассказывает эту историю:
Шунь[42] спросил у своего помощника[43]:
– Может ли кто-нибудь получить Дао в свое владение?
– Твое собственное тело тебе не принадлежит, – ответил помощник. – А Дао, думаешь, может?
– Если мое тело мне не принадлежит… – продолжал Шунь. – Прошу, скажите, чье же оно тогда!
– Это образ, переданный Дао, – ответил помощник. – Твоя жизнь также тебе не принадлежит. Это гармония, переданная Дао. И твоя личность тебе не принадлежит. Это приспособляемость, переданная Дао. Ты двигаешься, но не знаешь как. Ты неподвижен, но не знаешь почему. Все это – работа законов Дао. Так как же ты сможешь получить Дао в свое владение? [44]
Как ни один человек не может владеть жизнью, так и никакое понятие, которым человек мог бы обладать, не сможет ее определить. Убеждение в обладании иллюзорно, не говоря уже о том, что все вещи должны постепенно перейти в другую форму, ведь они не могут всегда быть в одном месте. В основе обладания лежит желание того, чтобы вещи никак не менялись, а это совершенно невозможно. Поэтому напрашивается вопрос: если жизнью нельзя обладать, как ее вообще можно понять? Как познать истину, если ее никогда не определить? Дзен ответил бы так: не нужно пытаться обладать или определять – вот в чем основной буддистский идеал непривязанности или даосский идеал у-вэй.
Но буддизм и Дао не останавливаются на утверждении, что ничем нельзя обладать: они говорят, что те, кто пытается обладать, на самом деле становятся теми, кем обладают, – они рабы собственных иллюзий жизни. Духовная свобода – это лишь способность быть таким же стихийным и нестесненным, как сама жизнь, как «ветер, что дует, где хочет, и слышишь голос его и не знаешь, откуда он приходит и куда
