12
«…сравнение между обеими столицами». — В рукописи Пушкина это сравнение не находится. Написано только заглавие «Москва и Петербург». Делались предположения, что Пушкин имел в виду Гоголя и его «Петербургские записки».
13
Москва и Петербург. — Пушкин имеет в виду статью Гоголя «Москва и Петербург (Из записок дорожного)», напечатанную в 1837 г. под названием «Петербургские записки». Статья эта была в распоряжении Пушкина и предназначалась в 1835 г. для включения в «Путешествие из Москвы в Петербург», а в 1836 г. при попытке опубликовать ее в «Современнике» подверглась запрещению. См. об этом документы, опубликованные Ю. Г. Оксманом в газете «Литературный Ленинград» 31 марта 1934 г., № 15.
14
Рапорт Ломоносова напечатан был в журнале «Московский телеграф», 1827 г., № 22, откуда и выписан Пушкиным.
…рапорт, поданный им Шувалову… — В автографе этот рапорт, опубликованный в «Московском телеграфе», 1827, № 2, не выписан, но сохранился в бумагах Пушкина в писарской копии.
15
Не многим известна стихотворная перепалка его… по случаю «Гимна бороде»… — Сатира Ломоносова «Гимн бороде», ответ на нее митрополита Димитрия Сеченова «Переодетая борода, или Гимн пьяной голове» и «Возражение Ломоносова» в копиях, сделанных рукою Пушкина, сохранились в архиве П. А. Вяземского («Рукою Пушкина», M. — Л. 1935, стр. 563–575).
16
У нас, как заметила M-me de Staël… — Далее Пушкин не совсем точно цитирует ее книгу «Dix années d'exil» (1820).
«У нас, как заметила M-me de Staël…» В «Десятилетнем изгнании». Цитату Пушкин привел по памяти, неточно.
17
…у нас писатели не могут изыскивать милостей и покровительства у людей, которых почитают себе равными… — См. об этом стр. 474, а также письмо к А. Бестужеву от конца мая 1825 г. (т. 9).
18
Журналист, ошельмованный в общем мнении. Эта характеристика относится к Ф. Булгарину.
19
…последний из писак, готовый на всякую приватную подлость… пишет безымянные пасквили на людей, перед которыми расстилается у них в кабинете. — Пушкин имеет в виду Булгарина, что доказывается и примечанием к этому месту статьи в черновой редакции (Ак. изд., т. XI, стр. 228). В примечании упоминалось послание «К вельможе» (1829 <- 1830 — В.Л.>), после которого, «как говорит один журналист, слава *** упала совершенно». Пушкин здесь явно отсылал читателей к статье Булгарина «О характере и достоинстве поэзии А. С. Пушкина», где было сказано: «Множество произведений обыкновенных ослабило внимание публики к поэту, а некоторые из недальновидных критиков и недоброжелателей Пушкина уже провозгласили совершенный упадок его дарования — правда, что надобна была сильная вера в сие дарование, чтоб не усомниться в его упадке после такой пьесы, какова, например, „Послание к князю Юсупову“» («Сын отечества», 1833, № 6, стр. 324).
20
«Спрашивали однажды у старой крестьянки…» Это место совпадает с примечанием к третьей главе «Евгения Онегина», оставшимся в рукописи.
21
Русская изба. — Самым заголовком «Русская изба» Пушкин искусно маскирует тематику этого раздела своей статьи, рассчитывая усыпить бдительность цензуры переводом внимания с политических выводов Радищева в главе «Пешки» на его же бытовые зарисовки. Якобы всерьез стремясь подорвать общие заключения Радищева, Пушкин иронизирует по поводу его «приторных и смешных» сравнении русского крестьянина с «несчастными африканскими невольниками», по поводу его «карикатурного» описания условий быта русского мужика. Пушкин подчеркивает свое нежелание быть голословным и, в противовес Радищеву, мобилизует большой и разнообразный сравнительно-исторический материал — от «Путешествия в Московию» Мейерберга и зарисовок французской деревни в книгах Лабрюйера и мадам де Севиньи до «Писем из Франции» Фонвизина.
И действительно, некоторые параллели, извлекаемые из этих источников, давали основание утверждать, что быт французского хлебопашца XVII–XVIII столетий был не лучше, а хуже условий жизни русского крестьянина той же поры. Но выдвигая этот тезис, утешительный для мышления апологетов крепостного строя, Пушкин как бы вскользь, на ходу, вносит в свои заключения оговорку, совершенно аннулирующую цель всех предшествующих сопоставлений. В самом деле, если Фонвизину судьба русского крестьянина «показалась счастливее судьбы французского земледельца», если, по авторитетным свидетельствам других наблюдателей, «судьба французского крестьянина не улучшилась» ни в царствование Людовика XV, ни в правление его сына, то впоследствии, по удостоверению Пушкина, «все это, конечно, переменилось». В начальной редакции главы эти строки имели еще более выразительную концовку: «И я полагаю, что французский земледелец ныне счастливее русского крестьянина». Пушкин прямо не говорит о причинах этого коренного изменения условий быта «французского земледельца», но из контекста совершенно ясно, что французский крестьянин стал счастливее после царствования «преемника Людовика XV», то есть в переводе с эзоповской фразеологии на общепонятный язык, после казни Людовика XVI и ликвидации революционным путем дворянского землевладения.
Итак, если судьбу французского крестьянина сделала «счастливой» революция, то в судьбе русского крестьянина со времен Фонвизина и Радищева никаких перемен к лучшему не произошло. Пушкин утверждает даже, что «ничто так не похоже на русскую деревню в 1662 г., как русская деревня в 1833 г.».
22
Лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от одного улучшения нравов, без насильственных потрясений политических, страшных для человечества… — Эта формулировка заимствована, в основной своей части, из «Писем русского путешественника» Карамзина: «Утопия (или царство счастия), — писал Карамзин, — будет всегда мечтою доброго сердца или может исполниться неприметным действием времени, посредством медленных, но верных, безопасных успехов разума, просвещения, воспитания добрых нравов… Всякие же насильственные потрясения гибельны, и каждый бунтовщик готовит себе эшафот» (ч. III, письмо из Парижа от 1790 г.).
В 1836 г. сентенция «путешественника» о «лучших и прочнейших изменениях» перекочевала из статьи Пушкина о Радищеве в «Капитанскую дочку» (гл. VI). При учете этой политической формулировки и в публицистической статье, и в исторической повести нельзя забывать, что Пушкин дает ее не от своего имени, а как сентенцию, характерную для консервативно-дворянского мышления, как одну из тех прописных истин, с которыми сам он вовсе не солидаризировался. Правда, в книге английского путешественника К. Ф. Френкленда, посетившего Россию в 1830–1831 гг., сохранилась запись беседы его с Пушкиным в Москве 8 (20) мая 1831 г. о положении русских крепостных крестьян и о перспективах их освобождения, противоречащая как будто данным об отрицательном отношении поэта к формулировке Карамзина. Френкленд утверждал, со слов Пушкина, что «никакая большая и существенная перемена не может иметь место в политическом и общественном строе этой обширной и разнородной империи иначе, как постепенными и осторожными шагами, каждый из которых должен быть поставлен на твердую основу культурного подъема; или, другими словами, на просветлении человеческих взглядов и на расширении разумений. Многое еще остается сделать среди высших классов; когда они будут научены понимать свои истинные интересы и интересы своих бедных крепостных, тогда кое-что можно будет сделать, чтобы улучшить положение последних, — все это требует времени. Никакая перемена не может быть длительной, если не покоится на хорошей и прочной основе» («Narrative of visit to the courts of Russia and Sweden, in the years 1830 and 1831. By captain C. Colville Frankland», London, 1832. Цитируем перевод Б. В. Казанского во «Временнике Пушкинской комиссии» — т. 2, 1936, стр. 308). У нас нет оснований полагать, что Френкленд мог исказить подлинные высказывания Пушкина, но не приходится забывать и того, что, беседуя с иностранцем, которого он мало знал и на скромность которого не мог рассчитывать, Пушкин сделал все для того, чтобы этот разговор не мог ему повредить. Маска же умеренно-либерального барина, усвоенная Пушкиным в его разговоре с Френклендом, помогла ему два-три года спустя, когда он эту же проблему сделал основной частью своей статьи о «Путешествии из Петербурга в Москву» Радищева. Характерно, что в черновой редакции статьи вопрос о положении русского крестьянина рассматривался в специальном этюде «Разговор с англичанином» (см. стр. 432–434).
«Лучшие и прочнейшие изменения…» Эти слова от имени воображаемого автора (Гринева) Пушкин включил в текст «Капитанской дочки», гл. VI. Следует отметить, что и в данном случае та же мысль высказана от воображаемого автора «Путешествия из Москвы в Петербург», взгляды которого во многом явно не совпадают со взглядами самого Пушкина, и объясняется необходимостью приспособить статью к цензурным условиям. Отчасти мысль эту можно объяснить и тем, что Пушкин не видел в современной ему России политических сил, способных произвести коренные изменения государственного строя.
