Посидел Заметов, посидел, не осмеливаясь препятствовать мыслительной работе пристава разговорами, да и уснул. А Порфирий Петрович курил папироску за папироской, ерошил редкие, легкие как пух волосы на темени, тоскливо бормотал: «Вразуми Господи, подскажи. Пожалей болвана безмозглого». Бумажки же так и летали из стопочки в стопочку слева направо, справа налево, будто карты в пасьянсе.
Часу этак примерно в четвертом Александр Григорьевич пробудился оттого, что надворный советник тряс его за плечо.
– Вставайте, батюшка, вставайте-с. Вот вам перо, вот бумага. Пишите-с.
Письмоводитель, зевая, сел за стол.
– Что писать?
Он увидел, что карточки разложены по-новому, иначе чем прежде, а на большом листе изображено подобие таблицы со многими графами, незаполненными.
– Метода готова-с, – объяснил Порфирий Петрович, потирая красные от бессонной ночи веки. – Вот сюда, в левую колоночку, все имена перепишите, в столбик. Далее звание, род занятий, пол, возраст, размер ссуды, заклад, срок возврата, адрес. Важнее всего две последние графы. Вот эта, физическое состояние субъекта – в смысле, мог топором-то или нет. И вот эта: есть или нет alibi на момент преступления. Наша с вами ближайшая работа – все эти клеточки сведениями заполнить. Тогда список усохнет, съежится до нескольких имен, вот увидите-с.
Окончательно проснувшись, Заметов задал вопрос, который не давал ему покоя еще давеча, когда он наблюдал за размышлениями пристава и не решался их прервать.
– Порфирий Петрович, ну а ежели убийца свой заклад унес, чтоб имени нам не оставлять, тогда как?
– Не смею на сие и надеяться. Слишком было бы просто-с. Вот видите-с? – Надворный советник достал из кармана тетрадку, взятую им из комода процентщицы. – Шелудякова сюда все сведения записывала. У нее тут всё честь по чести, с адресами, с именами-отчествами. Я сравнил с вашими обертками. Всего пяти недостает-с. Эти пятеро у меня в стопочке самыми верхними лежат-с. Однако излишне на сей счет не обнадеживаюсь. Проверим их, конечно, в наипервейшую очередь, однако уверен, что злодей ухватил свертки наугад, прямо сверху, горстью-с. Вы пишите, пишите. Сюда вот имя, отчество, фамилию, – показал пристав еще раз.
Александр Григорьевич обмакнул перо, занес его над бумагою и остановился.
– Не поместится. Мало места оставили. Даже если фамилию с инициалами – все равно не поместится.
Пристав ужасно расстроился собственной оплошности.
– Не сообразил, виноват-с. Ай, досада какая! Битый час таблицу по линеечке рисовал, все пальцы перепачкал, а про это не додумал-с!
Попричитав некоторое время таким манером, махнул рукой:
– Знаете что, голубчик мой, вы одними инициалами обозначайте, тремя буковками. Да еще нумер каждому проставьте. Ничего, авось не перепутаем-с. Я их всех уж наизусть успел выучить. Ну, пишите, а я пока кофею сварю.
* * *
За кофеем Порфирий Петрович изучал таблицу, помечая некоторые нумера карандашиком как наиболее обещающие. Так доскользил он грифелем до 27-ой позиции, (это был студент, тому три дня заложивший копеечные серебряные часы), не заинтересовался и двинулся было дальше, но вдруг дернулся всем телом, подобрался и быстро-быстро захлопал глазами.
– Так-так-так, – скороговоркою пробормотал надворный советник, вскочил, подбежал к коробкам, в которых лежали у него книги и бумаги, еще не переправленные в казенную квартиру, и принялся в них рыться, приговаривая: – Где же-с, где же-с… Ах, нет, неужто… Но позвольте-с, я же доподлинно… – и прочую подобную чепуху.
Заметов смотрел на его странное поведение во все глаза.
– 27-ой – это у нас студент Раскольников, верно? – обернулся с корточек Порфирий Петрович.
Взяв карточку, письмоводитель подтвердил:
– Точно так. Студент Раскольников Родион Романович, проживает в Столярном переулке, в доме Шиля. Помню такого, на него квартирная хозяйка жаловалась. Учился в юридическом факультете, но бросил. Не платит и не съезжает. А что он?
– Родион Романович, ну да-с. – Пристав с досадой отпихнул коробку. – Газеты-то переправил… Неужто… Да нет, невозможно-с… Хотя отчего же… В юридическом, говорите?
– Кажется, так. А чем он вас привлек? – Александр Григорьевич с любопытством просмотрел карточку, заглянул и в таблицу, но решительно ничего подозрительного не заметил. – Имеете основания полагать, что это он, старуху-то? Какие?
– Почти никаких-с. Просто фантазия-с, проверить надо, – уклонился от ответа Порфирий Петрович и ни с того ни с сего хлопнул себя по лбу. – А редактор-то!
– Что «редактор»?
Но надворный советник, кажется, и не услышал.
– Ну и Митю, конечно… – опять понес он невнятицу, прищуренно глядя в окно. – И это уж непременно. Митю нынче же. А вы, славный мой, вот что, – обратился он уже не к своим мыслям, а к письмоводителю. – Вы еще прежде, чем первые пять нумеров проверите, у которых заклады пропали, выясните-ка всё как возможно подробнее про этого студента. Особенно на предмет местонахождения господина Раскольникова в момент убийства. И ступайте, ступайте.
Он чуть не вытолкал Заметова в прихожую.
– Мне в съезжий дом нужно, неотложно-с.
– Поспали бы, хоть часок, – успел крикнуть Александр Григорьевич до того, как его окончательно выпихнули на лестницу, но вместо ответа у него перед носом захлопнулась дверь.
* * *
В продолжение дня пристав и его помощник каждый занимались своим делом, так что в назначенный час (к ужину) оба явились с уловом. Судя по сияющей физиономии письмоводителя, он кое-что раскопал, да и у Порфирия Петровича вид был довольный, словно у полакомившегося мышью кота. Заметов хотел сразу же начать рассказывать, уж и записки свои достал, но надворный советник остановил его:
– Прежде всего подкрепим материю, которая, согласно новейшим европейским учениям, следует прежде духа. Поди, не завтракали, не обедали? – участливо спросил надворный советник. – Я, признаться, тоже-с. Эй, человек! Принеси-ка нам, дружок, графинчик анисовой, щей горшочек и что там у вас, стерлядку привезли? Давай!
Встреча была назначена на Садовой, в трактире «Пале-де-Кристаль», отличавшемся преогромными, от пола до потолка, окнами, отчасти оправдывавшими громкое название. Хрустальный чудо-дворец, возведенный тароватыми англичанами для Всемирной выставки сплошь из стекла и железа, у нас видели разве на картинках, однако до того впечатлились сим провозвестием будущих чудес архитектуры, что стеклянные веяния сказались даже и на трактирах.
Хрустальный дворец в Лондоне
Не успел Александр Григорьевич отломить кусочек хлеба и намазать его маслом, как пристав, противореча собственным словам о материи, нетерпеливо спросил:
– Ну, что те пятеро и Раскольников?
Отложив хлеб, письмоводитель принялся докладывать.
– Меж пятерых, чьи заклады похищены из старухиного сундука, трое причастны быть не могут. Нумер второй неделя как в больнице с горячкой, и доктора говорят, что вставать с кровати никак не способен. Нумер третий как неисправный должник сидит в яме. Нумер пятый вчера в седьмом часу был на поминках и никуда оттуда не отлучался, что подтверждает большое количество свидетелей.
– Хорошо-с, – наклонил голову Порфирий Петрович. – Далее.
– Остаются двое. Нумер первый, вдова губернского секретаря Аксинья Зоиловна Липучкина июня 14-го дня взяла под залог бус четыре рубля. Где пребывала весь вчерашний вечер, неизвестно. Однако женщина она сухонькая, и вот такого росточка. Чтоб ударить процентщицу, а тем более долговязую Лизавету по макушке, ей бы, наверно, пришлось вскарабкаться на скамеечку…
– Бог с ней совсем, с Липучкиной. – Пристав отмахнулся. – Что нумер четвертый?
– Вот про четвертого-то я и хотел. – Александр Григорьевич зашуршал страничками, успев-таки сунуть в рот корочку. – Нумер четвертый – приказчик Николай Дормидонтович Попов, занявший шестнадцать рублей с полтиною сроком на два месяца под залог серебряного турецкого кинжальца. – Заметов со значением взглянул на начальника. – Где пребывает, ни соседи, ни родственники не знают. Исчез еще третьего дня, и никто ничего. Я думаю, уж не он ли? На всякий случай я все сведения про него списал. Есть и словесный портрет. Не объявить ли розыск?
– Дайте-ка-с, – попросил Порфирий Петрович протягивая руку за тетрадочкой. – Хм. Глаза голубые… Волос кучерявый… Лицом чист… Румянец… Трезвый характер… Угу… Нет, – твердо объявил надворный советник, прочтя до конца. – Не Попов это. Нате вашу тетрадочку.
Заметов расстроился:
– Почему вы знаете? Кинжалом вон владеет. И alibi у него нет.
– Да вот у вас написано: «По сведениям соседей, играет на бирже, имеет счет в сберегательной кассе». Стало быть, рачительный человек, аккуратный, копейку бережет. Если такой пойдет на злодеяние, то сделает всё капитально, без добычи не уйдет, трех тысяч в комоде не оставит-с. Кинжалец он наверняка сдал в залог, потому что желал собрать побольше средств для биржевой игры. Там же, на бирже, вы его и найдете. Или вы газет не читаете-с? Зря, я каждоутренне проглядываю. – Как бы в подтверждение, Порфирий Петрович достал из кармана сложенный газетный листок и положил рядом с тарелкой, куда официант наливал щи. – У нас на бирже бумаги взлетели в цене и продолжают возрастать, уже второй день-с. В связи с Суэцким каналом.{10} Неужто не слыхали-с? Дельцы у биржи днюют и ночуют, прямо на ступеньках. Там ваш Попов, там. Вы лучше про студента Раскольникова.
