Компьютер перемотал запись к моменту, когда яма была закопана и у могилы осталось только трое.
Одной из них была Сухаили Трубочница, в чёрной траурной вуали, которая скрывала выражение её лица. На другой стороне могилы стоял высокий мужчина с суровыми чертами лица и держал за руку маленького ребёнка. Его лицо одеревенело от утраты; ребёнок был слишком мал для чего-либо, кроме смущения и страха.
Она заговорила с мужчиной; он, не отвечая, посмотрел в сторону. Она подняла руку в умоляющем жесте, но он повернулся и вышел из кадра камеры. Сухаили стояла одна над могилой, через минуту она закрыла лицо руками и плечи её затряслись. Кинооператор удалялся, пока она не стала крохотной фигуркой на сером ландшафте.
Джэнг подошёл к консоли и выключил холоконтур. «Хватит этого», – сказал он.
В своём убежище той же ночью я, когда лагерь был безмолвен, попробовал сделать рисунок великанши. Стилус летал над доской с удивительной лёгкостью, пока я делал её грубый набросок углём... кричащей, с широко открытым ртом, в момен шатания, с руками, поднятыми во внушающий ужас мольбе. Я не почувствовал ничего, кроме растущей боли в желудке. У меня не сформировалось никакой связи с изображением, которое я делал, только взвешивание света и тени, вычисление углов и линий, механическое добавление текстуры, все эти умышленно безжизненные, бессмысленные движения моей руки. Я почувствовал то, что, должно быть, было бледным эхом той печали, которую я однажды испытал, смотря холовид о милой утраченной возлюбленной. Зрители в моём мозгу, должно быть, были заняты.
За завтраком Ху Мун объявила, что она продолжит раскопки. Она была угрюма, но определённа. «Я не вижу причины тратить фонды Университета, возвращаясь на Дильвермун сейчас. В нашей группе произошёл смертельный случай.
Естественно, мы расстроены, то на диких мирах такие вещи иногда случаются. Я не оставлю свои обязанности из-за какой-то глупой теории».
Она мрачно посмотрела на Джэнга, но его лицо было безмятежно и он кивнул. «Ты руководитель экспедиции», – сказал он. «Это твоё решение».
«Да», – сказала она твёрдо. «Это будет означать больше работы, но я уверена, что мы со всем справимся. Лисон, ты сегодня будешь управлять вещественным анализатором. Дьюайн присмотрит за мехом-картографом».
Дьюайн надулась. «Но сегодня я собиралась обновить свои дневники. Столько всего случилось».
Ху Мун не стала терпеть свою протеже. «Обстоятельства изменились», – рявкнула она. Глаза Дьюайн, казалось, заслезились, но она покорно кивнула.
Позднее я отдал Джэнгу свой рисунок. Он взял его, прошептав благодарность, но никак не прокомментировал, за что я был благодарен.
В последовавшие дни мы нашли еще трубки, вырезанные из белого камня, хотя трубка, которая была у Ирвэйна, похоже, исчезла. Трубки часто представляли собой стилизованные небольшие фигурки, оборачивающиеся некой вызывающей беспокойство формой. Одна трубка была с чашей, вырезанной на подобие головы со спутанными волосами и ртом, окольцованным загнутыми во внутрь зубами-иглами – минога в человеческой форме. Мы нашли несколько хорошо сделанных трубок-черепах, каждая – с вырезанным на спине лицом и каждое лицо представляло отдельное чувство в резко стилизованной форме: ужас, радость, сексуальная развязность, печаль. Всякий раз, когда мы находили трубку, сделанную из белого камня, который я взял из осколков мёртвой великанши, Джэнг клал их в защищённый шкафчик, к которому имели доступ только он и Ху Мун.
Археолог, я думаю, мог бы написать хорошую монографию о трубках для каннабиса, произведённых культурой, одержимой наркотиком и его принадлежностями. Некоторые из самых мощных видов искусства, как я понял, родились из некоторого многообразия религиозных маний – кафедральные соборы Старой Земли, духовные пещеры Одана VII, вдовьи бассейны Ноктайла. На мой, когда-то тренированный, взгляд, оставленные мёртвой колонией трубки были хоть и менее нарочиты, чем эти хорошо известные примеры, но, по-своему, настолько же основательны. Любой объект, самый обычный, если использовался в каждодневных религиозных ритуалах, должен был неизбежно приобрести огромную важность для пользователя. А эти объекты, прежде всего, были необычайны.
Моя любимая находка – трубка, вырезанная в виде женского торса, изгибающегося вверх из черенка в виде кобры. Её лицо было скрыто вуалью изящных волос, которые волной взымались вокруг её спины и окружали чашу. Камень, который образовывал волосы, был вырезан настолько тонко, что через него проблескивал свет, показывая тусклое внутреннее рассеивание света.
Это была одна из самых прекрасных работ Сухаили, как я увидел однажды вечером из восстановленной компьютерной записи.
Корабль показал нам сцену в мастерской Сухаили Трубочницы, крытой аркаде в задней части её дома. На краю плиточного пола она вырастила живую изгородь из высоких папоротниковых растений и они отбрасывали на неё мягкий пятнистый свет, пока она сидела у гранильного станка. Я представил визг камня о вращающееся шлифовальное колесо, запах горячей минеральной пыли, аромат женщины..., что-то пряное и необычное. Ху Мун нещадно гоняла нас на раскопках и этой ночью я был настолько вымотан, что опасался в любую минуту заснуть. Я хотел увидеть сон о Сухаили. За несколько прошедших дней мой интерес к ней усилился и стал чем-то близок к одержимости. Я смотрел ежевечерние архивы в надежде мельком увидеть её, хотя в последнее время её стало редко видно. Возможно роман между ней и оператором пошёл на спад – мысль, которую я нашёл по-детски приятной. Очевидно, страсть смогла каким-то образом перекрыть столетия, которые разделяли нас.
Она повернулась к камере с чем-то маленьким и белым в руках. И словно глаза кинооператора расширились и застыли на объекте, который она держала, точка съемки камеры дала крупный план и холоконтур заполнился трубкой, блестящей белым на фоне её тёмно-розовой ладони.
«Мы нашли это вчера», – сказал я, удивлённый этой внезапной связью с настоящим. Трубка, которую она держала там, две тысячи лет назад, была той же самой, которую я нашёл под подмороженным пучком мха на дальнем конце раскопок.
«Откуда это?» – спросила Ху Мун, хмурясь на свою инфопластину. «А. Я вижу аркаду, а здесь – остатки строения. Лисон! Завтра передвинешь экскаватор на это место. Эта трубочница кажется центральной в том, что происходит; ненадолго мы сосредоточимся на её доме».
«Да», – сказал я, всё ещё смотря на контур. Камера отпрыгнула от трубки и взяла крупным планом лицо Сухаили. И снова я поразился ясности и совершенству её черт. Скулы её были высокие и плавно выступали над безупречной чёрной бархатной кожей. Губы были полные. Глаза – большие, с тяжёлыми веками, внешние углы скошены к верху. Они вдруг расширились от испуга и камера быстро отвернулась от неё, чтобы проследить трубку, как она попрыгала по кафельному полу, очевидно выбитая из её руки кинооператором. Точка съемки скользнула вверх и бесцельно запрыгала по соломенному потолку аркады.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
